Ложь. Записки кулака

Владимир Степанович лежал в шалаше на толстом слое лапника, заложив руки за голову. При входе Ивана Ивановича он не встал и даже не приподнялся, кивнув головой на приютившийся у входа массивный чурбак. Наконец, не меняя позы, он вздохнул и с какой-то скорбью сказал:

— Устал я, Иван Иванович, жутко устал. Муторно у меня на душе!

— Тебе-то что? — улыбнулся Хохол, посасывая трубку. — Человек ты свободный! Как говориться, вольный сокол, куда хочу, туда и лечу!

— Если бы я мог поменяться с тобой местами, я бы был, наверное, самым счастливым человеком на свете. Выписал бы сюда свою жену, детей, построил бы избушку, валил бы лес или охотился!

— А кто тебе не велит?

— Как говориться, рад бы в рай, да грехи не пускают!

— Что-то я тебя не понимаю!

— А тут и понимать нечего. Не свободен я, не волен поступать по своему хотению. Вот над тобой совершили насилие, выгнали из дома и привезли сюда на поезде. Но тебя не судили, не читали приговор, не назвали срок заключения. Тебя просто, без суда и следствия, выслали из деревни. Это называется беззаконием. Но ты имеешь право здесь жить со своей семьей, иметь свой дом, огород, скотину. Я же всего этого лишён. Все дело в том, что я не ссыльный, а заключённый, каторжник. Я ведь, Иван Иванович, учёный. До этого времени работал заместителем директора строительного института в Москве. И вот в одну из ночей все руководство института арестовали. Все были хорошими специалистами, на них держался институт, развивалась наука, а теперь там остались люди с образованием на уровне рабфаков, но зато с пролетарским происхождением. Обвинили нас в троцкизме, в двурушничестве и пособничестве капиталистам. Всех судили, признали виновными и дали каждому свой срок. Мне определили десять лет исправительно-трудовых лагерей и отправили на строительство Беломорканала. И меня, учёного человека, получившего классическое образование, хорошего научного работника, заставили ворочать брёвна по пояс в воде. Вначале я думал, что я один такой, но вскоре убедился, что рядом со мной работали другие инженеры, учёные, поэты, композиторы, музыканты, одним словом, интеллигенция. Похоже, что в промышленности и науке остались одни выскочки и неучи. Ох, и дорого обойдется это России, дорого! Как то раз меня вызвали в лагерную контору и сказали, что условно освобождают от судимости и переводят в разряд вольнонаёмных. Я сначала ничего не понял, но мне на русском языке объяснили, что я теперь не заключённый, а вольнонаёмный, но мне запрещено уезжать из этих мест и вести переписку с родными и знакомыми. В случае нарушения условий, я буду вновь осуждён, но уже на более длительный срок. Потом, по ходу разговора, до меня дошло, что нужен специалист, строитель посёлков для ссыльных людей. Планируется масштабное перемещение людей, вот власть и решила некоторые категории заключенных расконвоировать. Теперь вы здесь и давай, Иван Иванович, за работу. Если нас свела такая судьба, и другая пока не светит, то будем вместе хлебать лихо полной ложкой!

Владимир Степанович поднялся со своего ложа, протёр глаза и стал закуривать. Разжёг свою погасшую трубку и Хохол. Спросил:

— Скажи мне, пожалуйста, кому всё это нужно, для чего это делается?

— Если бы я знал, если бы знал? — задумчиво повторил два раза прораб.

— И всё же я хочу понять? Вот вы сказали, что хороших специалистов у вас в институте арестовали, посадили, заставили работать на каторжных работах, а оставили на вашем месте неучей. Кому это выгодно? Какая польза от этого властям и стране? Вот и в нашем селе такая картина. Самых толковых крестьян раскулачили, а остальных загнали в колхоз. Но люди-то разные. Одни из них хорошо или плохо, но работали, другие же по дворам на работу нанимались, чтобы своего хозяйства не иметь. Работяги стали работать спустя рукава, а бездельники работать совсем перестали, и пошло все через пень-колоду. В этом году колхоз засеял только треть посевного клина. Раскулачили мельника, тот сбежал в неизвестном направлении, но никто не догадался, да и не знал, что полую воду на мельнице нужно спускать. Плотину снесло, и село осталось без мельницы. Кому это выгодно?

— Иван Иванович! Я тоже задавал себе такой же вопрос, и сам до конца не понимаю, почему все так, по — изуверски, делается, что ни в какие разумные рамки не укладывается!

— Но вы, же люди ученые, знаете больше нашего, неужели вы никогда не говорили об этом между собой?

— А с кем было говорить? До ареста об этом никто не думал, а в лагере об этом говорить было страшно, ибо неизвестно, не донесёт ли на тебя твой собеседник начальству!

— А не боишься, что тоже донесу?

— Не боюсь! Да и какой тебе от этого будет навар? Причём, я тоже могу донести на тебя, и мне больше поверят, как-никак я ближе к начальству!

Хохол весело рассмеялся и стал набивать трубку табаком.

— И все же, Владимир Степанович, мне интересно знать, для чего все это делается, зачем?

— Для чего? Думаю, что все упирается в борьбу за власть. Чтобы обладать властью, нужно распоряжаться экономикой. Это и тебе хорошо известно. В любой деревенской семье хозяином является тот, у кого в руках семейные деньги и имущество. Сталин поэтому и стремиться сосредоточить в своих руках всё производство и торговлю, а следовательно, и всю власть в стране. В первую очередь Сталин расправился с НЭПом. Он ликвидировал частные магазины, мастерские, то есть всё, что было при НЭПе в руках частника, и передал в руки партии и государства, а значит в свои руки. Но это сделать было довольно легко. Задушили частника налогами и все частные предприятия сами закрылись. С крестьянами оказалось труднее. Если в городе владения частника передавали в руки его рабочих и служащих, которым все равно на кого работать, то в деревне некому было передавать землю, кроме самих крестьян. Но как заставить крестьян работать не на себя, а на партию? Для этого хитрый азиат на пятнадцатом съезде партии принял решение о коллективизации сельского хозяйства. Создал комиссию, которая и предложила объединить крестьян и землю в колхозы. По сути, создать на селе такое же производство, как и на заводе. Но как заставить крестьян идти в колхозы, если они нутром чуют, что для них готовят ловушку. Единственным выходом из этого положения был террор, устрашение крестьян. В жертву были брошены самые трудолюбивые, знающие себе цену люди, по определению — кулаки. Вот и решили подбить завистливых бездельников отобрать у них хлеб, скотину, имущество, даже одежду, и выгнать в шею из домов. Этим было показано крестьянству, что если партия не посчиталась даже с самыми уважаемыми людьми села, то с остальными она не будет церемониться вообще. А работать и бездельников все равно скоро заставят, можешь не сомневаться. Вот тебя, например, еще только назвали лесорубом, а норму выработки за пайку уже определили. И колхозники будут отдавать даром все, что произведут, вплоть до огурцов и петрушки с огорода. А не сдадут вовремя и сколько нужно — в тюрьму или к стенке. Конечно, не все согласны с такой политикой Сталина. Некоторые партийцы открыто выступают против него, обвиняя в диктаторских замашках, в пагубной для страны политике. А он, тем временем, на все ключевые посты в стране и в партии продвигает своих ставленников, готовясь к борьбе с противниками. И поверь мне, эта борьба окончится для многих плачевно и будет оплачена кровью. Вот моё мнение на затронутые тобой вопросы. Но ты никогда и ни с кем об этом не говори, иначе не сносить тебе головы. И давай закончим эти разговоры, поскольку нам предстоит огромная работа, и никто за нас её делать не будет!

— Ты, Иван Иванович, — продолжил прораб, — по всему видно, не дурак, а поэтому слушай меня внимательно и наматывай себе на ус. Завтра мы с начальником лагеря на этих лошадях поедем в Котлас. Я мог бы поехать и один, но без него там ничего не выбьешь. Здесь в начальниках ходят в основном евреи, особенно в отделе снабжения, а еврей еврея видит издалека. Поэтому ты здесь остаешься главным. Доктора в расчет не бери. Хотя он и врач, но пьет по — чёрному. Одним словом, законченный алкоголик. Начальник лагеря, чтобы удержать его от спиртного, постоянно навязывает ему игру в шахматы. Наверное, они и сейчас сражаются в шахматы у доктора. Пробудем мы там не менее недели, так как дорога туда не близкая, да и товар нам придется добывать нелегко. Ты столько мне наговорил, столько потребовал. Когда мы уедем, составишь списки людей по семьям, начиная с грудных младенцев и заканчивая стариками. Учтешь количество продуктов и распределишь их по едокам. Хоть начальник лагеря и назначил доктора распределителем продуктов, но он будет пьяным в стельку и даже двум свиньям корм не разделит!

— А где он здесь вино берет? Магазинов ведь здесь нет?

— Да он пьет не вино, а глушит спирт. Когда мы ждали ваш эшелон, то нам пришлось взять на первое время немного продуктов, пока нам их подвезут. Мы набрали консервов, колбасы, хлеба и еще кое-что, а доктор нагрузился спиртом. Нужно сказать, что в здешних лазаретах нет никаких лекарств, все болезни местные лечат спиртом, благо его здесь навалом, и ему, как доктору, в этом отказу не было. Теперь он дорвался, и пьет один спирт, ничем не закусывая, да хлебает воду из проруби, которую приносят ему охранники!

— А что начальник лагеря?

— Да ничего! Он у нас, как английская королева — царствует, но не правит. Избрал тактику невмешательства в наши дела, ни в чем не хочет разбираться и рад, что ему тоже никто не мешает. Человек он неглупый, хитрый и в случае провала со всей этой затеи с переселенцами свалит все неудачи на меня!

— Ну и дела! — хмыкнул Хохол.

— А теперь ближе к делу. Пока мы будем в отъезде ты должен срубить помещение конторы лагеря. В ней должно быть четыре комнаты и коридор. За глухой стеной прирубите пристройку для склада. С руб поставить тут же, позади наших шалашей. Углы установите на лежаки, а когда земля оттает, то мы подведем под стены стояки.

Прораб откуда-то вытащил брезентовую сумку, повозился в ней, достал плотный лист ватмана и, прищурившись, протянул Хохлу, словно оценивая его умение разбираться в строительной документации.

— Вот тебе, Иван Иванович, план дома, где указаны его размеры и строительный материал. Ты сможешь разобраться в этом чертеже?

Хохол взял лист бумаги, поднялся и вышел из шалаша. Он долго рассматривал его, потом вернулся, опять сел на свое место и спокойно ответил:

— А чего тут хитрого, все понятно, разберусь!

— Вот и хорошо. Давай договоримся, что я буду осуществлять общие задачи, указывать тебе, что и где делать, а вот руководить людьми, назначать их на работы, говорить, кому и чего делать, будешь ты. По всем вопросам своего цикла работ и другим затруднениям будешь обращаться ко мне.

— Это мне понятно, но могу ли и я подсказывать, если возникнет такая необходимость?

— А почему бы и нет? Говорят, что ум хорошо, а два лучше. Кроме того, я верю тебе, надеюсь на тебя, да к тому же ты лучше меня знаешь, кто и на что из людей способен.

— Тогда разреши мне задать еще один вопрос?

— Давай!

— Будут ли у нас лошади?

— Обязательно. Вот эти четыре лошади уже переданы нам, а может быть, и еще выбьем. Завтра мы поедем на этих лошадях, на них же и вернемся назад.

— Тогда вы возьмите с собой Никифора Дымкова с сыновьями, которые будут и конюхами и возчиками. Не вам же, начальникам лагеря, по пути назад ухаживать за лошадьми. Кроме того возьмите с собой Егора Ивановича Пономарёва. Он не только прекрасный плотник, но еще столяр — краснодеревщик, каретник и шорник. Уж лучше его никто не знает, какой нам нужен инструмент. Только прошу, доверьтесь полностью ему. Знайте, что мастеровые не любят, когда им указывают!