Ложь

Арабелла кивнула нам.

Пришлось кивнуть в ответ — ведь это была Арабелла.

Она наклонилась к своим гостям и что-то им сказала — явно по поводу нашего присутствия.

Я молила Бога, чтобы доктор Чилкотт не обернулся. Зачем, ну зачем я выяснила, кто он такой! Я не хотела знать, почему он здесь. Не хотела знать, почему Арабелла вызвала его сюда из другой гостиницы и что собиралась ему сказать. Она всегда без промаха бьет в становую жилу, в замковый камень, в несущее звено — знать об этом и видеть, как увлеченно она беседует с этим гнусным типом, было, мягко говоря, неприятно и страшновато. Ведь как-никак он один — покамест — оказался в средоточии тайны, окружавшей смерть Колдера. Его появление у нас на пляже после этого события иначе как зловещим не назовешь. И его присутствие здесь, в баре, да еще в таком обществе, опять же не сулило ничего хорошего. Люси Грин — лично я терпеть ее не могу — имеет большой вес на Мысу. Ее муж Дэниел в настоящее время добивается — и как будто бы успешно — важного министерского поста в администрации президента Уорнера. Амбиции у Люси гигантские, в обществе она мнит себя этакой законодательницей. Ее деньги, нажитые на канадских рудниках, оплатили Дэниелово восхождение наверх. На Мысу ее прозвали Люси Банкнот. Мерседес Манхайм — ее заклятая врагиня, и их соперничество вошло в легенду. К огромному моему сожалению, Люси пребывает у меня перед глазами вот уже без малого сорок лет.

— Кто этот человек? — спросила Мег.

— Какой человек?

(Словно это предотвратит дальнейшие вопросы!)

— Который сидит с Люси и Арабеллой.

— Ты видела его вчера вечером на пляже.

Слава богу, Робин наконец-то идет к нам, принять заказ.

— Точно, — сказала Мег. — Он еще назвался доктором.

— Совершенно верно.

Для Мег полномочия доктора Чилкотта — пустое место. То, что он спас жизнь нашему президенту, ее мало интересует, если интересует вообще. У нее это может, как ни странно, вызвать разве что неприязнь к нему. Мег никогда не скрывала своего отношения к нашему республиканскому чудотворцу. Уорнер и идеи, которые он провозглашает, абсолютно для нее неприемлемы. По этой самой причине она терпеть не может Люси и Дэниела Грин. И особенно ее злит, что Люси тоже канадка.

Робин как раз подошел к нам, вытер столик полотенцем, разложил подставки, поставил мисочку с арахисом.

— Для миссис Риш двойную «кровавую Мэри», — сказала я, — а мне двойной «вирджин».

Мег запрокинула голову и громко расхохоталась.

— Роз Аделле надо было умереть, чтобы ты глазом не моргнув могла заказать двойной «вирджин», Несс!

Так бы и убила ее! Не за то, что она сказала, а за оглушительный хохот.

Теперь Таддеус Чилкотт просто не мог не обернуться к нам. Арабелла — его визави — выпрямилась еще больше, чем требовал корсет. Кошмар! Женщина позволяет себе так, громко смеяться! В баре! Днем! Судья Макей, отец Мег, просто умер бы со стыда.

В дверях появился генерал Уэлч, и атмосфера разрядилась. Я заметила, как Арабелла быстро перевела взгляд на него, доктор Чилкотт тоже повернул голову в ту сторону.

Пелем Уэлч — мужчина весьма внушительного вида. Как и его жена Агнес, чьи усы заметны издалека, чуть ли не с десяти ярдов. И за все долгие годы она ни разу не делала поползновений выщипать их или хотя бы замаскировать. Более того, нашла им полезное применение, обзаведясь псевдосолдатской одеждой и солдатской походкой. Круглый год она ходит в практичных армейских башмаках, и я сильно подозреваю, что за спиной у генерал-майора военные отдают ей честь.

Арабелла, по-видимому, решила, что отнюдь не помешает представить Уэлчей доктору Чилкотту — вполне солидных канадцев, сказала бы она, улыбаясь Люси Грин, — она действительно подняла руку, указывая в их сторону, но тут доктор Чилкотт с прямо-таки шокирующей резкостью пресек ее попытку. Перехватил ее руку и в буквальном смысле слова приказал молчать. Жест был именно таков — однозначное молчите.

Арабелла откинулась в объятия кресла, попытавшись с деланным безразличием грациозно пожать плечами. Пелем и Агнес Уэлч, печатая шаг, прошагали мимо, но обошлось без приветствий.

Весьма любопытный эпизод, наводит на некоторые мысли.

Доктор Чилкотт явно хотел выяснить, что Арабелла имеет ему сказать, и ради этого готов был посидеть в относительно людном месте, однако совершенно не желал, чтобы его всем известное лицо и слишком известное имя использовали как разменную монету. Если надо, он будет сидеть здесь с Арабеллой и Люси Грин. Но не допустит, чтобы Арабелла объявляла об этом во всеуслышание. Люси, со своей стороны, проигнорировала Уэлчей, как игнорировала всех, кто не поднялся до ее эмпиреев. Пожалуй, на этом портрет Люси Грин можно завершить, добавив, что здесь, в мэнской глуши, в скромном баре милой старинной семейной гостиницы, она красовалась в шляпе. И в перчатках. Среди дня.

90. Я пошла искать Мег, чтобы облегчить душу, поделиться с нею своими открытиями — и всеми их последствиями на сегодняшний день. Но в баре поделиться невозможно. Присутствие доктора Чилкотта никак не позволяло. В конце концов, мы с Лоренсом, в частности, установили, что Чилкотт замешан в этой истории. Да и при Арабелле у меня язык не повернется обсуждать такие материи.

Не стану отрицать, мой страх перед Арабеллой Барри обусловлен главным образом ее могуществом как центральной фигуры Стоунхенджа. И конечно же коренится в моем детском ужасе перед Стоунхенджем. А отчасти связан с многолетними отношениями, соединявшими Арабеллу и мою мать. Для меня одна без другой не существует, хотя одной из них уже нет в живых.

Роз Аделла и Арабелла словно бы навсегда срослись воедино, наподобие сиамских близнецов. Что одна из них уже в могиле, не имеет ни малейшего значения. Лицо моей матери, на первый взгляд бесстрастно-пустое, остается неотступным призраком. Однако ж теперь выражает главным образом глубокую подозрительность. Сидит на плече у Арабеллы — призрачная щека возле живой челюсти — и уголком рта нашептывает Арабелле на ухо: осторожно! берегись!В присутствии этого фантома я не могла говорить об «убийстве» Колдера, как при жизни мамы не могла говорить об «убийстве» отца.

Сразу после гибели отца мама внушила себе, что он умер у нее на руках, от неведомой болезни. Она будто никогда и не видела, как он лежал под дождем. Если ей напоминали, что умер он как раз потому, что не мог ее обнять, она яростно это отрицала. На всех, кто пытался сказать ей правду, смотрела так, будто они заражены той же болезнью, которая якобы убила ее мужа. Но от чего бы отец ни умер — от пуль или от бацилл, моя мама хранила собственную тайную правду о его смерти, запрятав ее в самом темном уголке своей души. Всю оставшуюся жизнь она скрывала страх, что — поскольку мой отец любил ее — сама стала причиной его смерти. А еще она боялась, что я тоже так думаю. Любовь — вот имя его болезни.

Трагедия моей матери — да, пожалуй, и моя — заключалась в том, что никакими словами, никакими поступками я не могла ее переубедить. Все доводы, какие я могла привести ей в успокоение, она отметала прежде, чем я открывала рот.

91. Основываясь на суждении, что матери — в том числе и ненастоящие — вправе вечно присматривать за своими детьми, Арабелла более чем серьезно относилась к своей роли наблюдателя. Эта женщина могла наблюдать человека до смерти. Так она и сидела сейчас — быть может, эрзац-мать для нас всех, — не позволяя никому сказать ни слова: ни себе, ни мне, ни прежде всего доктору Чилкотту. Люси Грин сама по себе решила помалкивать.

Однако если я боялась Арабеллы, то Мег нет.

— Как думаешь, может, допьем и сходим поглядеть, как там Лили? — спросила она довольно громко. — Бедная Лил, до чего же ей паршиво — заперлась в комнате, ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину не выходит, даже по телефону не отвечает. По-моему, пора ее повидать, и в обязательном порядке.

Доктор Чилкотт определенно услышал, что сказала Мег. Он повернулся в кресле и посмотрел прямо на нас. А я — вот так же, как люди не в состоянии отвести взгляд от кошмарной сцены, — не смогла отвернуться. К счастью, доктор сам отвернулся и опять заговорил с Арабеллой, вот тут-то я — с ужасом — обнаружила, что из всех возможных выражений, какие я могла бы изобразить, на лице у меня нарисовалась улыбка. Благодарение Богу, Чилкотт ее не видел.