Ложь
Шрифт:
Акантов закрывал аппарат. Погасала пестрая линеечка. В комнате был мрак. Акантов ощупью пробирался к своей походной койке и ложился. Но спать не мог.
Бессонница мучила его.
XVIII
В эти дни болезненных переживаний и сомнений Галганов неожиданно пришел к Акантову.
Он глубоко уселся в старое Лизино кресло, поставил палку с золотым набалдашником между ног и положил на нее морщинистые белые руки.
– Спасибо, что навестили меня, – начал он сытым, барским, не беженским, суетливым голосом…
Этот голос, покойная самоуверенность, осанка в кресле, полные руки на золотом, тяжелом, резном старинном набалдашнике, большие, круглые очки в черной
– Помилуйте, Владимир Петрович. Мне так хотелось лично, поблагодарить вас за ваши хлопоты. И мне было досадно, что я не застал нас дома…
– Меня, Егор Иванович, трудно дома-то застать… Как говорится: волка ноги кормят… Я все в разъездах…
– И встретил бы вас, так не узнал бы, – сказал Акантов.
– Что? Так постарел?..
– О, нет!.. Что вы!.. Совсем даже напротив… Но… очки. Они всегда так меняют человека, – торопился возразить Акантов, и думал про себя: «Как я, однако, низко пал… Как принизила меня эта рабочая жизнь и тяжелая борьба за существование…». – И штатское платье так меняет человека… Я вас в золотом шитом кафтане помню губернаторском…
– Камер-юнкерском, – поправил Галганов. А я вас сразу признал. Отлично вас помню. И супругу вашу, Ольгу Петровну, помню. Какое большое меховое дело было у родителей вашей супруги в нашем городе… Культурная семья была… Знаете, такие образованные и просвещенные женщины только и бывали, что в России… Помню, как и дочка у вас родилась перед самой войной. Я даже… хэ-хэ!.. думал позовете меня в крестные отцы… Честь мне окажете, покумитесь… Хэ-хэ-с!..
Ежился под взглядом черных глаз Галганова Акантов, чувствовал себя маленьким армейским батальонным командиром перед всемогущим губернатором.
– Помню и наши торжества, за год до войны, как вы тогда, на юбилейном параде, стрелками своими заворачивали! Восторг!.. Да и солдаты тогда были!.. Прелесть!.. Герои!.. Была Россия!..
Тяжело вздыхая, как эхо повторил Акантов:
– Была Россия!..
– А ведь я к вам не только отдать, так сказать, визит, но и по делу… По серьезному делу. Хотелось бы с вами поговорить о России. По душам поговорить…
– Почему же, Владимир Петрович, со мною? Почему такая честь?..
– Потому, Егор Иванович, что знаю… Слышал, говорили мне, что вы не изменили России, что вы крепко ее любите, страдаете за нее и готовы и пострадать за нее. Не так ли?..
Акантов густо, по-юношески, покраснел, и тихо сказал:
– Да… Это так…
Очень не по себе ему было. Этот чужой и, скорее, неприятный человек смело и властно входил в его душу, касался сокровенных струн его сердца.
– Ведь, что же, Егор Иванович, – продолжал Галганов, и протянул руку к Акантову, – нельзя так все сиднем сидеть и ничего не делать…
Теплая рука Галганова коснулась руки Акантова. Галганов, нагнувшись, пронзительно смотрел через очки старыми, темными, коричневыми глазами в глаза Акантову… Волнение нарастало в сердце Акантова. Он сердился на себя. «Ну, что такое для меня этот бывший губернатор?», – быстро думал Акантов. – «На место устроил? Со дна поднял? Сытым сделал? Благодетель?!».
Давно подметил Акантов, что люди излучают из себя некоторые токи, флюиды, которые действуют на расстоянии, и одни утомляют и вредят человеку, другие, напротив, оживляют его. У доктора Баклагина, у покойного Чукарина флюиды были успокаивающие, благотворные; Наталья Петровна Февралева, Дуся Королева смущали и тревожили душу одним своим присутствием. И даже Лиза, как и мать ее, Ольга Петровна, смущали Акантова своей недосягаемостью, скрытностью и замкнутостью…
От Галганова, несомненно, исходили тяжелые, давящие, подчиняющие волю флюиды. Галганов молчал, а Акантов думал: «Вот, пришел этот чужой человек, и какая-то «подлинка» во мне засела… Это еще не подлость, но, вот,
почему-то смущаюсь, готов угодить ему, подчиниться ему за помощь, за ласку, за эти полные доверия слова. Признаю его авторитет… Почему?.. Что он богаче меня, что он помог мне?.. Нет, тут что-то другое, что-то внутреннее, непостижимое, и боюсь его, и услужить готов ему, и не нравится он мне… А подлинка заставляет сидеть с ним, слушать его и поддакивать ему»…– Так вот, – после довольно долгого молчания, начал Галганов, – слушайте. Семнадцать лет эмиграции и… ни с места… Даже, пожалуй, и назад… Все ищем – вождя… Да разве вождей находят?.. Что они, как грибы, в лесу растут?.. Ходи, да собирай в кошелку… Вожди являются сами. Хочешь, не хочешь, а подчиняйся им… Хитлер, Муссолини, Хорти, Франко явились, а не были кем-то отысканы и призваны… Они явились, помимо народа, вопреки народной воле, и сумели овладеть народом… Кажется, просто, а попробуйте сделать это?.. В том-то и дело, что самого главного мы не учитываем: вожди явились дома, то есть там, где народ, где свои, а не чужие… На Родине… В эмиграции никакого вождя не может быть… В эмиграции только воля чужого народа. «Скачи, враже, як пан каже»… Тут – интервенция, а не воля Русского вождя… Семнадцать лет эмиграции это показали, но не отучили искать вождя. Все нам «барина» нужно… Итак, не в вождях дело. Откинем вождей… Вы согласны со мной, Егор Иванович?..
– Вполне-с, – поспешил согласиться Акантов, и народившаяся в нем, помимо его воли, «подлинка», все вырастая, заставила прибавить так не свойственный его речи «слово-ерс»…
– Потом эмигрантской мечтой стало единение. Знаете, смешно-с… рассеялись по всему свету, испытали смешение языков, как вавилоняне при постройке башни, и говорим по-разному: в Париже у нас «метро», в Берлине мы на «унтергрунд» ездим, а в Нью-Йорке, оказывается, есть такой «субвей»… Разбились при том на ориентации: одни – германофилы, на Хитлера молятся. Хитлер, де, нас спасет ради наших прекрасных глаз. Другие – франкофилы; французы, де, у нас в долгу, и должны выручить нас. А там – англофилы, вот, говорят: смотрите, что еще лукавый Альбион для нас сделает, он нам и Царя посадит!.. А кто уверовал в Ниппон, так у нас теперь Японию стали величать… А кому и никого не надо, – по-прежнему верят в разум Русского мужика: вот, мужик опамятуется, и барина править призовет: соскучились, мол, по тебе, батюшка наш барин, возьми нас в свои белые рученьки!.. Так вот, при таком-то разделении, черта с два говорить о единении… Согласны со мною?
– Ну как же! Помилуйте!..
– Теперь еще новое изобретение: нужен центр… Совет авторитетнейших мужей, возглавляемый Особой Императорской Фамилии и подпертый Высшим Духовенством. Да где в эмиграции они, эти-то авторитеты?.. Так говорить, значит не знать главного свойства эмиграции: отрицать всякие авторитеты… Если вообще русский народ, по самому характеру своему, анархичен, то эмиграция анархична вдвое… Только появись у нас авторитет, как все наши противоположные эмигрантские партии и группировки доканают этот авторитет чем только можно, до доносов включительно, раскопают всю подноготную, дознают, что и когда он говорил, будучи гимназистом младших классов, и представят авторитет в таком виде, что от авторитета ничего не останется… И, кроме того, что это за центр, разбросанный по всему свету?.. Ведь это же абсурд… Это не центр, а какое-то недоразумение… Придумка от безделья…
– Так что же делать? – робко сказал Акантов. – Ведь, по-вашему, выходит, что ничего делать нельзя…
– Да, так оно и выходит… Нужно понять, что произошло, и бестрепетно, смело, солдатскими глазами, взглянуть на происшедшее…
Галганов отставил палку, выпрямился в кресле и вытянул короткие, толстые ноги. Синева наступившей ночи – свет не был пущен, – отражалась в больших круглых очках, и точно у Галганова, вместо глаз, были огромные синеватые провалы. Это делало лицо его страшным…