LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

В последнем анимационном эпизоде «Стены» А. Паркера именно стена разума (которую главный герой пытался разрушить на протяжении всего фильма) оказывается единственной защитой от жуткого символа женского начала, пытающегося (в прямом смысле) поглотить Пинка. Этот кошмарный образ анимы в фантазии (или галлюцинации) героя фильма является символическим отображением наркотика, угрожающего растворением, уничтожением его души.

Из глубины XIX века по-прежнему звучит предупреждающий голос Шарля Бодлера, и его по-прежнему никто не слышит:

«Говорят — и это, кажется, верно, — что это вещество не причиняет никакого физического вреда, во всяком случае, никакого серьезного вреда. Но разве можно назвать здоровым человека, непригодного к деятельности и способного только мечтать, хотя бы все члены его и были невредимы? Мы слишком хорошо знаем природу человека и можем утверждать, что человек, который с ложкой варенья может получить все блага земли и неба, не станет и тысячной доли их добиваться трудом.

Возможно ли представить себе государство, все граждане которого опьянялись бы гашишем? Каковы были бы эти граждане, эти воины, эти законодатели!.. В самом деле, человеку, под страхом духовного разложения и интеллектуальной смерти, не дозволено изменять основные условия своего существования и нарушать равновесие между своими способностями и тою средою, в которой ему суждено проявлять себя; словом, не дозволено изменять свое предназначение, подчиняясь вместо того фатальным силам другого рода…

Легко увидеть связь между демоническими образами в поэзии и живыми существами, предавшимися употреблению возбуждающих средств. Человек захотел стать богом, но в силу неуловимого нравственного закона он пал ниже своей действительной природы. Это душа, продающая себя в розницу…

…Нужно ли прибавлять, что гашиш, как все одинокие наслаждения, делает личность бесполезной для общества, а общество — лишним для нее, побуждая ее к постоянному самовосхищению, толкая ее изо дня в день к краю той сверкающей бездны, в которой она находит свое отражение — отражение Нарцисса» (выделено мной. — А.Д.).

Читатель нашей книги сможет убедиться, что люди не послушались предупреждения Бодлера. Человека конца XX века ведущие философы и психологи уже наших дней и будут описывать как Нарцисса, бесконечно любующегося своим отражением.

«АПОЛЛОНИЧЕСКОЕ» И «ДИОНИСИЧЕСКОЕ»

Если мы, пусть в качестве предположения, возвели первое употребление наркотика-галлюциногена к временам изначальным, к Книге Бытия, то мы должны каким-то образом закончить эту мысль.

Какой же род абсолютно греховного знания могла приобрести Ева, отведав яблоко (гриб?) с Древа познания добра и зла? И почему знание это стало причиной проклятия человеческого рода?

Возможно, в культуре Нового времени первым, не осознавая того, на этот вопрос ответил Фридрих Ницше в своей работе «Рождение трагедии из духа музыки»:

«Как среди бушующего моря, с ревом вздымающего и опускающего в безбрежном своем просторе горы валов, сидит на челне пловец, доверяясь слабой ладье, — так среди мира мук спокойно пребывает отдельный человек, с доверием опираясь на principium individuationis. (здесь Ницше цитирует Шопенгауэра… — А.Д.). Про Аполлона можно было бы даже сказать, что в нем непоколебимое доверие к этому принципу и спокойная неподвижность охваченного им существа получили свое возвышенное выражение, и Аполлона хотелось бы назвать великолепным божественным образом principii individuationis…

В приведенном месте Шопенгауэр описывает нам также тот чудовищный ужас, который охватывает человека, когда он внезапно усомнится в формах познавания явлений, и закон достаточного основания в одном из своих разветвлений окажется допускающим исключение. Если к этому ужасу прибавить блаженный восторг, поднимающийся из недр человека и даже природы, когда наступает такое же нарушение principii individuationis, то это даст нам понятие о сущности дионисического начала, более всего, пожалуй, нам доступного по аналогии опьянения. Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в самых гимнах все первобытные люди и народы (курсив мой. — А.Д.), либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисические чувствования, в подъеме коих субъективное исчезает до полного самозабвения. Еще в немецком Средневековье, охваченные той же дионисической силой, носились все возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св. Вита мы узнаем вакхические хоры греков с их историческим прошлым в Малой Азии, восходящим до Вавилона и оргаистических сакеев».

Работа Ницше посвящена двум началам, существующим в природе человека. Первое начало соответствует началу личному — «принципу индивидуации», который позволяет человеку чувствовать себя отдельным, «находясь среди мира мук». Это начало, позволяющее человеку усваивать информацию из внешнего мира, не разрушая при этом самого себя.

Второе начало Ницше напрямую связывает с опьянением и с уже знакомой нам загадочной сомой древних. Это начало, уничтожающее принцип индивидуальности, растворяющее личность в водах безумия.

Культ Диониса, явившийся на материковую Грецию из ближневосточных культов в VI–VII веке до нашей эры, русский поэт и философ Вячеслав Иванов характеризует как «массовую психическую эпидемию, незримой волной захлестнувшую население Греции».

В основе ритуалов Диониса лежало опьянение их участников вином и неизвестными нам наркотическими (возможно, тем же самым «элевсинским таинством») смесями, приводившее собравшихся в «буйный экстаз», в котором достигалось чувство единения с божеством. По разным источникам, дионисийские экстазы переходили в оргии, в которых чувство единения с божеством достигалось как гомо-, так и гетеросексуальными способами. Человек, по словам В. Иванова, должен был «убежать из себя самого в свою же собственную, но чувственную природу».

Характерно, что главные среди современников враги культа Диониса — орфики относили его культ к «титанову началу» в человеческой природе, следование которому приводило людей к озверению. Имеется в виду прямой, а отнюдь не переносный смысл этого слова.

Титаны — это те самые хтонические силы, с которыми столкнулся в своем странствии Одиссей, — циклопы, Цирцея и горгона Медуза были их детьми.

Вячеслав Иванов писал о двух причинах повальной увлеченности греков оргаистическим культом Диониса:

«Прежде всего, таким путем люди возвращались от логической организации города к своему естественному, природному — освежающему началу…»

Была и вторая причина: «Дуализм двух царств и двух святынь, — пишет Иванов, — ночи и дня, темных <…> подземных царей и светлых богов — был, до пришествия Диониса, началом непримиримого душевного противоречия и раскола. С Дионисом наступило примирение обоих богопочитаний и человек перестал равно, но разно трепетать от ночной бездны и отвращающихся от нее олимпийцев».

Говоря психологическим языком, Иванов утверждает, что культ Диониса помогал человеку классической древности преодолевать неустойчивость собственного психического мира. Эту неустойчивость поэт объясняет тем, что в подсознании человека тех времен постоянно существовал конфликт между духовным началом души, воплощающемся в относительно новых разумных богах Олимпа, и ее еще не преодоленным первобытным «полузвериным, по сути, природным началом». Второе начало находило свое мифологическое воплощение в чудовищных хтонических богах древности — в порождениях хаоса.