Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу
Шрифт:
Периодически я улавливаю отголоски тех славных дней. Работая над биографией Федерико Феллини, я как-то подвозил актрису Марику Риверу к ее студии на окраине Лондона. Она с гордостью напомнила мне, что ее отцом был мексиканский художник Диего Ривера, а мать – русской художницей Маревной [76] , одной из тех любовниц-моделей, что стали главными девушками с картинки les années folles [77] . Маревна написала групповой портрет их круга: Ривера, Сутин, Кислинг, Модильяни. И совсем юная Марика вместе с ними. Я пытался увязать эту маленькую серьезную девочку с Астроди, полногрудой шлюхой в летах, которую она играет в “Казанове”. Во время съемок в Риме Феллини, развлекая группу толстосумов прогулкой по “Чинечитта” [78] , пригласил Марику и еще нескольких актеров присоединиться к ним за обедом. Когда принесли еду, он
– В Италии есть такой обычай? – поинтересовался я.
– Никогда не слыхала.
– И что вы сделали?
Она ответила ровно то, что следовало ожидать от истинного монпарнасца. “О, разумеется, то, что он попросил”. Она сделала вид, будто разрывает на себе блузку: “Он же был maestro в конце концов”.
Я так и слышал этот общий застольный выдох, когда из платья на свет показалось все это великолепие, затмив fettucini al forno [79] и vitello con funghi [80] . Феллини отлично знал, с кем имеет дело. После подобного шоу ему ни в чем не посмели бы отказать.29. Персиковый пушок
Если попросить нормального человека отметить самую хорошенькую на групповом снимке школьниц или герл-скаутов, он не всегда ткнет в нимфетку.
Владимир Набоков
“Лолита”
Хотя идея Гелентера с экскурсиями на тему искусства казалась вполне ясной, мне не удавалось определиться со структурой.
– Все зависит от того, о каком конкретно искусстве ты думаешь.
– Ну, знаешь, Кики с Монпарнаса, сюрреализм, Пикассо. Модильяни… что-то в этом духе.
– Отличная идея. Только сюрреалисты встречались на Монмартре и почти никогда не бывали на Монпарнасе. А Пикассо жил в Маре…
Мои возражения он оборвал красноречивым взглядом из серии ты-явно-не-врубаешься.
– Еще какие-то соображения имеются?
– Наплевать на это дело?
– Вот еще!
План был слишком хорош, чтобы отказаться от него только из-за того, что он плохо вписывался в реальность.
– Но должны же еще где-то ошиваться всякие художники?
В голову приходило только одно место, где алчность, похоть и искусство уживались в лучших традициях 1900-х, и хотя это было лишь бледной тенью старых добрых дней, все же там сохранились кое-какие рудименты прежней неприкрытой продажности.
– Я бы мог пройтись с ними по улице Мазарин.
Джулио Мазарини (Жюль Мазарин) был кардиналом в xvii веке, протеже кардинала Ришелье, от которого он вместе с постом первого министра унаследовал неутолимую любовь к красивым вещам. Одержимый коллекционер, особенно по части бриллиантов, он хранил сокровища у себя во дворце. Золоченый купол возвышается в начале улицы, носящей имя кардинала, – явное доказательство того, что даже если вы не способны унести все с собой, можно оставить по себе элегантную память.
Прогулка вниз по улице Мазарин дает неплохое представление о том, что происходит в арт-сообществе города Парижа. Если вы попытаете счастья в четверг вечером, особенно летом, то увидите, что несколько галерей непременно устраивают vernissages . Туда можно вполне свободно зайти, выпить бокал вина и подслушать чужие разговоры. Если же вы чувствуете на себе косые взгляды, просто попросите ознакомиться с ценами – даже намек на возможность продажи сделает душкой самого неприступного галериста.
Очень немногие галереи занимают пару этажей, чаще это помещения размером со шкаф. Вы заходите бочком и разглядываете картины, практически уткнувшись в них носом. А как же искусство? Не сомневайтесь, вы будете поражены – не талантом, так разнообразием. За абстракцией руки неизвестного румына следует полотно испанца, который увлекается исключительно обнаженными наездниками, укрощающими вздыбленных лошадей. Задвинутая куда-то в мощеные дворы галерея вывешивает рисунки Кокто – до того коктообразные, что даже подозрительно. Напротив расположился магазинчик, набитый африканскими масками, которые отродясь не бывали дальше какого-нибудь гаража в Бельвиле.
Когда-то эротика была самой ходовой темой у монпарнасцев. В 1920-х Паскен, Фудзита, Кислинг и их коллеги активно ее отрабатывали: в картинах для богатой клиентуры, в гравюрах, литографиях и дорого изданных книгах с иллюстрациями, тексты в которых никто и не думал читать. Кутюрье Поль Пуаре одевал эмансипированных женщин в красивые туалеты, чтобы Моис Кислинг мог их раздеть для портрета.
Каждая уважающая себя эмансипе должна была иметь свое изображение ню. Звезда кино Арлетти позировала обнаженной Кислингу. Ман Рей как американец и прирожденный предприниматель весьма преуспел, приторговывая из-под полы развратными снимками, которые часто делались на заказ. В качестве моделей он использовал своих же любовниц, скажем, Кики с Монпарнаса и Ли Миллер, жен друзей, а порой даже художниц, например Мерет Оппенгейм. Бывало, Рей и сам оказывался по ту сторону объектива. Кое-что не изменилось по сию пору. В галереях на Мазарин частенько выставляют откровенно сексуальные снимки фотографов Нобуйоси Араки и Кохэи
Есиюки, коллажи художника-фетишиста Пьера Молинье, которому нравилось сниматься в черном белье, на каблуках и с розой на длинном стебле, воткнутой в задний проход.Секс сыграл свою роль в одном из самых ярких моих воспоминаний, связанных с искусством и улицей Мазарин. Однажды летним утром я прогуливался и увидел, что одна галерея открыта и там развешивают фотографии к выставке. Фотограф – назовем его Джулиан Темплтон – был англичанином. Я знал его работы, но не сразу понял, что седовласый мужчина в мятой льняной рубашке и есть сам автор.
Визитная карточка Темплтона – цветные, чуть расплывчатые снимки девочек-подростков. Томные, длинноногие, обнаженные, залитые золотистым светом, они возлежат на сеновалах или в спальнях в прованском стиле, в окружении викторианского фарфора и букетов фиалок. Лесбийские игрища еще вроде не начались, но, кажется, дело уже близко. Выдавая разрешения на использование своих работ кому угодно, от рекламы мыла до паззлов, он сколотил серьезное состояние. Но почтенную репутацию завоевать сложнее, поэтому он периодически устраивал выставки в Токио или Париже, где, в отличие от Лондона, не было риска, что нагрянет полиция или у галереи устроят антипедофильский пикет.
В эту экспозицию он, рассчитывая на более лояльное отношение, включил литографии более ранних художников, которые тоже приглашали юных девушек в качестве натурщиц. Одна из этих работ была мне знакома: две девушки свились на софе в позе “69”. Я разглядывал ее, пытаясь понять, оригинал ли это, и тут подошел сам Темплтон.
– Герда Вегенер, – сказал я.
Датская художница стала сенсацией на Монпарнасе 1920-х. Не в последнюю очередь благодаря своему нетривиальному стилю жизни. Ее муж, Эйнар, позировал ей и в мужской, и в женской роли и оказался среди первых мужчин, которым была сделана операция по перемене пола.
– Точно! Вы художник?
– Писатель.
– Писатель. Любопытно. Мог я что-то читать из ваших произведений?
Спустя полчаса мы сидели на террасе кафе на перекрестке с улицей Бюси.
– Я и сам пописывал немного, – сообщил он. – Никаких амбициозных проектов. Просто небольшие эксперименты. Вы бы не согласились бросить профессиональный взгляд?
– Да, конечно. Присылайте…
– О, они у меня с собой.
Он извлек папку с пачкой печатных листков.
Я бегло пробежался по ним. В основном там фигурировали роса на нежных створках раковины, жемчужина, скрытая в перламутровой чаше, фавн, трепетно склонившийся, чтобы испить…
– Э… – опуская замечания литературного порядка, я сразу перешел к теме трудностей с публикацией. – Не так-то просто найти тех, кто возьмется издать подобный материал. Рынок с опаской относится к столь… – я старался нащупать подходящее слово, – специфическим вещам.
– Я с этим столкнулся! – сказал Темплтон. – Ни один лондонский издатель и обсуждать это не станет. Англичане просто не понимают такого рода вещей. Знаете, в английском даже нет слова, обозначающего этот тип женщин, которые мне нравятся.
Мы не спеша вернулись к галерее, и Темплтон великодушно презентовал мне экземпляр своих мемуаров, богато иллюстрированный разнеженными подростками. Он надписал: “Джону Бакстеру, члену клуба”.
Тем же вечером Нил Пирсон, актер и библиофил, пришел к нам на ужин. Он пролистал книгу и с недоумением прочел посвящение. Я рассказал о жалобах Темплтона на отсутствие в языке слова, определяющего тип девушек, которые ему позируют.
– Как насчет “дети”? – был ответ Нила.30. На рынке
Рынок Алигр
информация – цветы
рыба – фрукты
деликатесы – шаланды [81]
сыры – винтаж
вина – овощи
мясо – окраска волос
Вывеска на входе в Marché d’Aligre
Мало что сравнится с прогулкой по французскому рынку в солнечный день. Вы останавливаетесь перекинуться парой слов с продавцами, пробуете особенно аппетитные фрукты или овощи, медлите с выбором самых сочных и мясистых плодов.
Только не ждите всего этого от Алигра.
В одном путеводителе о рынке говорится с некоторым напряжением: “Особый характер этого района проявляется здесь во всей своей очевидности”. Я бы выразился жестче и конкретнее. Алигр – это зоопарк, поле боя, галдящий стадион, восточный базар. Столкновение культур. Если старый рынок Ле-Аль был “чревом Парижа”, то это – его рот, вечно разинутый, чтобы пробовать и горланить.
Сердце Алигра – старинный крытый рынок с каменными полами и постоянными лавками, где продаются сыры, мясо и рыба по ценам супермаркета. Можете идти туда, если угодно, но это значит пропустить настоящую жизнь, которая бушует на площади, где торгуют дешевой, но симпатичной одеждой, темными очками, электротоварами, носками и чулками. Имеется там и brocante , блошиный рынок с обычной мешаниной из разномастной посуды, старых журналов, коллекций безымянных фотографий и постеров, среди которых попадаются раритеты, а порой и настоящие сокровища.