Лучшая половина мафии (Крестная мать)

— Джорджио никогда больше не будет страдать, никогда не почувствует боли. Все кончено.

Лицо Луки сморщилось, он отстранился, не давая Каролле до него дотронуться. Дрожа всем телом, он слез с кровати и побрел к окну, держась за стену. Там он встал и прижался лицом и ладонями к холодному стеклу.

— Беги, Джорджио, беги. Теперь ты свободен, беги же…

Каролла не мог слушать его без боли в сердце. Он пытался оторвать Луку от окна, но не смог, больничному персоналу это тоже не удалось. Мальчик уставился в пространство невидящим взглядом и молчал. Казалось, он кого-то или чего-то ждал. На него было больно смотреть, но никто толком не знал, что делать. Лука сопротивлялся с неожиданной для ребенка силой, и его было невозможно сдвинуть с места.

Каролле нужно было заняться похоронами и сообщить новость Лидии. Он никогда не рассказывал правду о сыне, и сейчас ему не от кого было ждать помощи. Пока Каролла улаживал практические вопросы с короткой заупокойной службой и кремацией, его голова была все время занята. Он, конечно, испытывал горечь и сожаление, но настоящая скорбь поселилась в его душе гораздо раньше, еще тогда, когда его сын появился на свет.

Каролла вернулся в комнату для посетителей и увидел, что мальчик стоит на том же месте в той же позе, тело его было напряжено, лицо застыло. Закрыв за собой дверь, Каролла некоторое время стоял молча, потом пододвинул к себе стул и сел.

— Лука, я должен отвезти тебя обратно в монастырь. Я распорядился, чтобы из отеля переслали твои вещи, и позвоню отцу Анджело, чтобы он встретил тебя на станции. Ты меня слышишь?

Лука не шелохнулся. Впоследствии Каролла часто спрашивал себя, не запланировал ли он это заранее, по крайней мере подсознательно, но в ту минуту ему казалось, что он поступает именно так, как следует поступить.

— Если ты не хочешь возвращаться в монастырь, можешь поехать со мной. Я тебя усыновлю, ты станешь моим сыном. Мне придется уехать по делам в Неаполь, потом я возвращаюсь в Нью-Йорк. Все знают, что у меня есть сын, но никто его не видел, поэтому тебя примут за моего сына. Подумай, парень, по-моему, я предлагаю тебе неплохую сделку.

Лука оставался недвижим. Каролла вздохнул, встал со стула и поставил его на прежнее место к стене. Затем медленно подошел к Луке и неуверенно положил руку на плечо мальчику. Он не знал, что сказать, а то, что уже сказал, слегка ошарашило даже его самого. Наконец Лука повернулся и посмотрел ему в лицо. Его глаза теперь стали ярко-голубыми, как будто вобрали в себя цвет неба. Не говоря ни слова, он вложил свою маленькую руку в ладонь Кароллы. Тот был так тронут, что не сразу смог заговорить. Сглотнув, он пробормотал:

— Я так понимаю, что мы договорились? Да?

Лука слабо пожал его руку, однако по-прежнему не произнес ни слова. Он был далеко не уверен, что Каролла говорил серьезно, но вышел вместе с ним из больницы и все так же молча сел подле него на заднее сиденье лимузина.

В квартире Кароллы Лидия постелила Луке в свободной комнате. Он смотрел на все вокруг с явным недоверием, но, когда прошла ночь, стало ясно, что Каролла не шутил. Лука даже подслушал, как Каролла обсуждал вопрос усыновления по телефону с отцом Анджело.

Лидия все еще не могла поверить, что он действительно решил усыновить мальчика. Не считая отца Анджело, она была единственным человеком, который знал правду о Джорджио. На молчание монаха Каролла мог рассчитывать, а можно ли положиться на Лидию?

Следующие два дня Лука продолжал отмалчиваться. Каролла отнес его молчание на счет скорби по умершему другу и решил, что лучше всего оставить мальчика в покое и делать вид, будто все в порядке. Когда отец Анджело, который приехал с документами, отвел Луку в сторону и спросил, хочет ли он, чтобы его усыновили, тот тихо, но твердо ответил «да». Для мальчика, заботу о котором отец Анджело принял на себя много лет назад, это был редкостный шанс, какой выпадает раз в жизни, открывавший ему большие возможности, но священник не мог избавиться от гнетущего ощущения потери. Прощаясь, он обнял Луку и почувствовал, как дрожит его худенькое тело. Мальчику явно хотелось заплакать, но он сдерживался.

— Будь хорошим мальчиком, Лука, и вспоминай нас в своих молитвах. Пиши мне, помни, что я всегда с тобой, как бы далеко ты ни был. Знай, если я тебе понадоблюсь, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Еще долго после ухода отца Анджело в комнате Луки витал знакомый, чуть затхлый запах его рясы. Свернувшись калачиком на кровати, Лука смотрел в потолок и думал о том, как странно он себя чувствует: словно входит в новый мир. Все внезапно изменилось, он оказался в центре событий, все крутится вокруг него, и в то же время он как будто наблюдает жизнь со стороны. Ощущение пустоты и одиночества было таким острым, что Лука не мог говорить.

Однажды приняв решение, Каролла никогда его не менял. Он взял за правило не оглядываться назад. Давно уже будущее не виделось ему в столь радужном свете, как сейчас, и Каролла чувствовал необычайный прилив энергии, словно его благословила сама Дева Мария.

Ходила шутка, что телефон является продолжением правой руки Кароллы. В последнее время он буквально сводил Лидию с ума своими непрестанными звонками в Нью-Йорк. Кароллу приятно удивило открытие, что когда он говорит о сыне, никто не видит в этом ничего странного и не подвергает его слова сомнению. Раньше Каролла не поощрял разговоров о мальчике, и многие даже не знали о его существовании. Хотя Лука был на десять лет младше Джорджио, никто не посмел приставать к Каролле с расспросами или намекать, что дело нечисто. Может быть, кто-то даже считал, что ребенок у него — от шлюхи, с которой он живет. Как бы то ни было, ни один человек не высказал своих соображений вслух.

Каролла теперь часто пребывал в хорошем настроении и любил вставлять в разговор фразы типа «мой сын то», «мой сын се». Советуясь насчет лучшей школы для Луки, он упоминал, что мальчик учился на Сицилии и поэтому плохо говорит по-английски. Когда они выходили куда-нибудь вместе, Каролла улыбался и кивал даже незнакомым людям, а уж если встречал кого-то хотя бы шапочно знакомого, то останавливался, заговаривал и представлял Луку как своего сына с такой гордостью, что мальчик краснел, что обычно объясняли застенчивостью.

Лидия с первой же встречи не доверяла Луке. Как только они в первый раз остались наедине, она прошипела:

— Послушай, щенок, не думай, что я не знаю, чего ты добиваешься. Сколько ты рассчитываешь выжать из Пола, прежде чем сбежишь?

Лука молча уставился на нее. Он знал, что ему полагается быть вежливым с этой дамой, что ни одна живая душа не должна догадаться о его истинных чувствах. Поэтому мальчик улыбнулся и коснулся ее руки.

— Я его люблю. У меня никогда не было отца, и он для меня — все, о чем я мог только мечтать…

— Черта с два! Содержимое его кошелька — вот о чем ты мечтаешь, маленький ублюдок!

Лидия видела, как он прищурился и немного попятился от нее, не переставая улыбаться. Лука понимал, что женщина опасна. Сам он хотел настолько втереться в доверие к Каролле, что, если бы тому пришлось выбирать между ним и своей любовницей, он выбрал бы его. Лидия ему мешала, стояла у него на пути.

Но она мешала не только Луке. Каролла понимал, что, если Лидия проболтается и правда станет известна, он будет выглядеть круглым дураком. Наверное, будет лучше, если ее не окажется поблизости, когда они с Лукой переедут в Нью-Йорк. Он, признаться, сомневался в собственных мотивах, но важнее всего для него была возможность сказать с гордостью: «Это мой сын!»