Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

В последнюю минуту я поддал вверх, прямо над верхушками деревьев, задел ногой крупную ветку и кувырком рухнул в листву, свесившись с лиственного полога вверх ногами. Жесткость костюма сохранила мне кости, но стропы я отстегивал минут десять. Чуть снизил твердость пьезоволокна и снял шлем, чтобы лучше рассмотреть, куда попал. В этот самый момент сук, на котором я висел, сломался, и последние десять метров я пролетел сквозь листву, по пути врезался головой в еще одну ветку и потерял сознание.

Очнулся я от того, что Нахид растирала мне лицо. Костюм она отключила, и ткань вновь стала эластичной. Лейтенант склонилась надо мной, поддерживая мне голову:

— Ногами двигать можешь?

Бедро все еще не восстановилось после парализатора. Я попытался пошевелить правой ногой. Ничего не почувствовал, но ботинок дернулся.

— Похоже на то.

Нахид расслабилась и отпустила мою голову:

— И как, есть у тебя план?

Я подтянул колени к груди и встал. В затылке стреляло. Вокруг возвышались стволы елей, ветер качал верхушки деревьев, но внизу воздух был неподвижен, а солнечный свет пятнами проникал сквозь полог, скользя по плотному слою иголок на земле. Нахид стянула мой парашют, чтобы тот нас не выдал, и сейчас присела на одно колено, проверяя заряд бластера.

Я поднялся на ноги и подсчитал запасы — примерно литр воды в резервуаре костюма, три пачки крекеров в поясе. У лейтенанта было не больше.

— Нам надо двигаться; каслонцы отправят за нами людей или уведомят местные власти в Гулистоне, чтобы те прислали охрану.

— А мне–то какая разница?

— Ты сражалась за республику против каслонцев. Когда мы проиграли войну и был установлен протекторат, тебя сложили. Разве ты не думала снова взяться за оружие, когда вернешься к жизни?

— Ты сам мне сказал, что прошло уже шестьдесят лет. Что случилось с Республиканской гвардией?

— Всех убили во время последних атак каслонцев.

— А наш сложенный батальон?

Над деревьями раздался разъяренный рев флаера. Нахид прищурилась, следя за сверкающим кораблем:

— Они полетели к месту крушения челнока.

Она потянула меня вниз по склону, наверное надеясь отыскать подходящее убежище в густом лесу около одного из ручьев, сбегавших с горы.

— Нет, — остановился я. — Нам надо наверх.

— Там будут они.

— Ничего не поделаешь. Нам нужно попасть в монастырь. Мы с другой стороны гор.

Я пошел вверх по склону. Лейтенант недолго думая отправилась следом.

Мы оставались под сенью деревьев так долго, как могли. На этой высоте подъем был не таким крутым, а воздух прохладным, умирающие пятна старого снега еще белели в тени. Под прямыми лучами стало жарковато, но потом наступил вечер. Пятнадцать лет назад я уже карабкался по этим горам, подросток, пытающийся найти себе место вдали от мира. Мы шли вдоль мелкого ручья, и боль в суставах постепенно проходила.

Мы не разговаривали. Я никогда не думал о том, что произойдет, когда я разбужу выданного мне солдата, только о том, как он мне поможет в минуту настоящей опасности. В нашем ордене женщин не было, и, хотя мы не принимаем обетов безбрачия и поздно ночью в кельях между братьями происходит кое–какое общение, у нас мало возможностей для контактов с противоположным полом. Нахид, несмотря на свое неприступное и угрожающее обличье, была очень красива: темная кожа, карие глаза, блестящие, коротко подстриженные волосы, три параллельных шрама на левой щеке, говорящих о ее звании. Еще мальчиком в Урушане по ночам я мучил себя образами женщин столь же прекрасных, как она; будучи констеблем, жадно волочился за дамами куда менее привлекательными. Из–за одной из них встрял в драку и вылетел с работы.

Чем выше мы поднимались, тем реже становился лес. В углублениях между гребнями выветренного и покрытого трещинами гранита на невесть откуда взявшейся почве небольшими группами росли деревья. Приходилось кружить, чтобы не выходить на открытое пространство, но даже это станет невозможно, когда деревья кончатся. Я указал на юг, где Дундрахадский перевал прорезал гряду, ныряя вниз на три тысячи метров. У нас не было ни снегоступов, ни оборудования для альпинизма, но сейчас стояло лето, и я надеялся, что при нынешних температурах нам удастся миновать перевал ночью и не погибнуть. Комбинезоны вполне могли справиться с ночным холодом.

Каслонцев видно не было, но, когда лес закончился, мы остановились, решив дождаться темноты. Похолодало, и резкий ветер дул по перевалу с другой стороны гор. Мы устроились во впадине под сенью перекрученных низкорослых деревцев и стали наблюдать за тем, как садится солнце. В зените шла первая луна, Маншид, ее выпуклый серп уже убывал. В трещине ущелья впереди поднималась вторая луна, Рошанак. Маленькая, сверкающая и зеленоватая, она двигалась так быстро, что это было заметно даже невооруженным взглядом. Я грыз крекеры, пил воду из резервуара в костюме. Глаза Нахид скрывала тень, лейтенант пристально осматривала склон.

— Надо подождать, пока Маншид сядет, а только потом идти, — сказала она. — А то на перевале слишком светло.

— В темноте будет трудно понять, куда двигаться.

Нахид не ответила. Стало еще холоднее. Через какое–то время, по–прежнему не глядя в мою сторону, она спросила:

— И что стало с моими соратниками?

Я не видел смысла скрывать от нее правду:

— Когда каслонцы укрепились на планете, республиканское подполье начало партизанскую войну. Два года спустя оно напало на столицу провинции в Кофарнихоне. Мятежники развернули твой батальон, чтобы тот им помог, и умудрились захватить арсенал. Но каслонцы послали подкрепления и взяли город в осаду. Когда повстанцы отказались сдаться, каслонцы стерли город с лица земли вместе с врагами, заложниками и гражданами империи. Так Республиканской гвардии пришел конец.

Нахид не сводила с меня своих карих глаз, пока я все это рассказывал. По плотно сжатым губам женщины я видел, сколь мрачные чувства ее одолевают.

— Но все–таки я здесь, — сказала она.

— Я не знаю, как ты попала в распоряжение ордена. Наверное, какой–то беженец принес. Шестьдесят лет назад мастера спорили о том, что с тобой делать. Они прекрасно знали, каков темперамент у типичного гвардейца, и решили, что, если воскресить тебя, ты сразу нападешь на каслонцев, тебя убьют, а орден окажется в опасности. Поэтому мастера посчитали, что лучше будет подержать тебя в резерве, на случай если когда–нибудь в будущем твои услуги пригодятся.

— Вы, монахи, всегда были очень ненадежными демократами. Вы всегда ставили свой орден превыше благосостояния людей и даже их свободы. Потому и предали республику.

— Ты несправедлива к нам.

— Наверное, меня принес Джавид — тот скользкий монах, которого приставили к моему подразделению.

Я знал его. Брат Джавид, сгорбленный лысый старик, заведовал кухней. Я никогда о нем особо не думал. Он умер через год после того, как я стал членом ордена.

— Как думаешь, почему меня отправили на это задание? — спросил я. — Мы хотим освободить Гельветику. И мы это сделаем, если доберемся до Шаришабза.

— И какой же у тебя план? Хочешь, чтобы и твой монастырь стерли с лица земли?

— Они не осмелятся. У меня есть нечто такое, за что они отдадут целую планету. Потому и пытались захватить мой корабль, а не уничтожить; потому не стали взрывать челнок, хотя легко могли подстрелить нас прямо с орбиты.

— И что же такого невероятно ценного ты несешь с собой? Оно должно быть очень маленьким.

— Оно в моей голове. Я украл единственные копии космогонических пьес.

Нахид взглянула на меня: