Лучше не бывает

Дьюкейн стал видеть во снах Бирана, и сны эти были причудливы. Во снах Дьюкейн всегда преследовал его. Он с волнением и пылом разыскивал Бирана в пустых садах и на разбомбленных улицах Лондона. Знакомые места трансформировались в призрачный кошмар из-за его желания поймать Бирана. Дьюкейн, не привыкший принимать сновидения всерьез, даже и не пытался истолковать их. И его дневное сознание тоже было одержимо этим человеком, и он мог теперь заметить, как эта одержимость возобладала над прежними раздражениями и предубеждениями. Расследование было важным, и Дьюкейн даже не помышлял о неудаче. Но то, что Дьюкейн теперь ощущал как включенность Бирана в свою жизнь, было гораздо важнее. Существует любовь охотника к жертве. Но был ли Биран именно жертвой? Не был ли он сосредоточением силы, демоном?

Эти странные идеи будоражили разбалансированный разум Дьюкейна не как, собственно, мысли, а как давление или атмосфера. Его открытие, что Биран лгал о Рэдичи, послужило началом развертывания процесса, который развивался уже по своим химическим законам. Пока Биран был просто знакомым, много лет назад позволявшим грубо насмехаться над Дьюкейном, Дьюкейн чувствовал только небольшую антипатию к этому человеку, которого он мог осудить, но не желал ему ничего особенно плохого. Но как только Дьюкейн оказался облеченным властью над Бираном и узнал о нем дискредитирующие вещи, его интерес сразу потерял и силу и накал. Уничижительный смех много лет тому назад потерял свою силу и больше не ранил. Биран, став грешником и будучи загнанным в ловушку, перестал быть угрозой. Как бы то ни было, факт остается фактом — Биран все больше беспокоил его. Убил ли Биран Рэдичи? Такая возможность оставалась, и, размышляя над ней, Дьюкейн чувствовал возрастающее беспокойство. Он все откладывал встречу с ним в надежде собрать больше сведений, но источники информации высохли. Дьюкейн не хотел, чтобы его собственная психология возобладала над ним. Но после серьезного размышления он, наконец, решился: я должен увидеться с ним. Я буду блефовать, это рискованно, но я должен увидеться с ним. И этот вывод наполнил его тревогой и странной, глубокой и порочной радостью. Я увижусь с ним завтра, думал Дьюкейн, слушая, как Вилли рассказывает о жизни обитателей Трескомба.

— Тео прекратил дуться, Вилли?

— Да. Он теперь опять навещает меня.

— Интересно, что же все-таки случилось с Тео в Индии. Можно только воображать!

— Я не знаю. Я думал, ты можешь знать, Джон. Ведь ты наш общий отец-духовник.

— Брось, Вилли!

— Ты — наше представление о правильном человеке.

— Верно, смейся надо мной.

— Серьезно…

— Перестань, Вилли. А как близнецы?

— Herrlich. [18] Они великодушны, эти малыши. И клянутся, что без конца видят летающие тарелки. Они единственные не участвуют в общем смятении.

18

Великолепно (нем.).

— Дорогой мой, а мы что — все в смятении? Ты в смятении? Уверен, что Мэри не в смятении. Она всегда спокойна.

Вилли поколебался, руками поставил хромую ногу назад, и откинулся в кресле. Он посмотрел на ковер и сказал: «Ты сказал, что я выгляжу веселым. Таким я и должен быть. Мне сделали брачное предложение».

— Господи, кто?

— Мэри!

Дьюкейн чуть не сказал: «Прекрасно, я ей это посоветовал», но вовремя остановился. Если он имеет наглость разыгрывать из себя Господа Бога, то хотя бы должен скрывать этот факт. Как я рад, подумал он.

— Как чудесно!

— Ты не порицаешь…

— Конечно, нет! Так ты сказал «да»?

— Я думал, ты будешь порицать ее за такую глупость — желание выйти за меня замуж.

— Конечно, нет, Вилли. Напротив, я… Но ты сказал «да», вас можно поздравить?

— Я не сказал «да». Я не сказал «нет». От благодарности я потерял дар речи. До сих пор.

— Вилли, значит, надежда на счастье. Да?

— Счастье. Не знаю, может ли оно быть моей целью, Джон?

— Ну пусть это будет вопрос веры. Мэри… Мэри — просто козырной туз, ты знаешь. Что еще важнее, она нуждается в тебе.

— Мэри — козырной туз, как ты изящно выразился. Я знаю это. И думаю, что люблю ее. Но моя душа похожа на старый надтреснутый ночной горшок. Я не могу дать женщине счастье.

— Чушь. Позволь ей переделать тебя. Будь смиренен с ней.

— Возможно. Я буду молиться об этом. Боги обещали ответить мне.

— О, Вилли, счастливый дурачок…

Я завидую ему, думал Дьюкейн. Он любит невинно, и он любим невинно. Это нетрудно ему. Ему и его богам. Тогда как я запутался в сетях лжи и предательства. Но как я рад, что правильно подсказал Мэри. Я уверен, если бы я не сказал, она бы не осмелилась. Может быть, мне удастся помочь двум хорошим людям обрести счастье. Но на сердце у Дьюкейна почему-то все равно было тяжело. С отчаяньем он повторял про себя — завтра, завтра, завтра я увижусь с Бираном.

23

Джессика Берд позвонила в дверь дома Джона Дьюкейна. Ей открыл маленький человек с тонким загорелым лицом и короткой седой стрижкой. Джессика, знавшая, что Дьюкейн на работе, подумала, что это — слуга.

Твердым официальным голосом она сказала: «Я из дизайнерской фирмы Пэйн и Стивенс. Я пришла снять мерку для занавесей в спальне мистера Дьюкейна».

Маленький человек, пробормотав что-то, приоткрыл дверь пошире. Джессика вошла. Она решила, что не может больше существовать в неопределенности по поводу того, есть ли у Дьюкейна новая любовница или нет. Верней, у нее не было неопределенности, она была уверена, что существует другая женщина. Она хотела, чтобы ее горе стало до конца конкретным, получить неопровержимое доказательство — вот какова была ее цель.

— Вы покажете мне, где спальня мистера Дьюкейна? Боюсь, я сама не смогу найти. — Она вынула стальную измерительную рулетку из кармана и показала ее.

— Да, конечно, да.

Маленький человек повел ее по лестнице наверх, в комнату, находившуюся в передней части дома над гостиной. Джессика, никогда прежде не бывшая в спальне своего любовника, сразу предположила, что это и есть спальня. Но лучше быть абсолютно уверенной.

— Вам что-нибудь нужно? Стремянка или еще что-нибудь?

— Нет, нет. Я справлюсь, вы можете идти. Спасибо. Мне понадобится минут десять. В ванной я тоже должна измерить. Я вас не задерживаю.

Маленький человек опять пробормотал что-то и вышел, закрыв дверь в спальню.

Джессика, заранее составившая план действий, занервничала, у нее закружилась голова, и она вынуждена была сесть на стул. Она не предвидела, как сильно подействует на нее спальня Дьюкейна. Тишина, его брюки, аккуратно сложенные на покрывале, его щетки и запонки на туалетном столике, голая мужская простота холостяцкой комнаты, горько-сладкое чувство близости и отсутствия привели ее в состояние болезненной тоски. Спальня, в отличие от гостиной внизу, могла быть комнатой любого человека, и все же призрак Дьюкейна витал здесь, подчеркивая свою мужскую сущность, и от этого она почувствовала сильную слабость.

Глаза Джессики устремились на кровать, и ревность подействовала на нее как глоток виски, она пришла в себя. Это была широкая постель. В сущности, она не была двойной, но в ней было достаточно места для двоих. Она встала и приступила к поискам.

Джессика была уверена, что абсолютно невозможно для женщины пожить где-то, пусть недолго, и не оставить следов своего пребывания. Если женщина была в постели Дьюкейна, она что-то оставила. Какой-то след, нечто позаимствованное из высокой области любви Дьюкейна, мерцающий фрагмент из принадлежащего исключительно Джессике сверхмира, который сейчас так ярко представило ее воображение. Что она станет делать с этим талисманом — мучить себя или его, она еще не придумала. Она хотела только раздобыть эту вещь.