Лучше подавать холодным

– Тем не менее она сидит наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы – внизу, с нищими прихлебателями.

Словно мысли его прочитала… В нем снова начал разгораться гнев, и Трясучка поспешил увести разговор в сторону.

– Что вас привело сюда?

– После резни в Сипани выбора у меня не было. Герцог Орсо наверняка предложил за мою голову немалую сумму. Последние три месяца я прожила, от каждого встречного ожидая, что меня пырнут ножом, задушат или отравят.

– Хм. Мне это знакомо.

– Примите мое сочувствие.

– Мертвые знают, что малость сочувствия мне не помешала бы.

– От меня можете получить все, ибо оно того стоит. Вы такая же пешка в этой маленькой грязной игре, как и я, не правда ли? И потеряли даже больше, чем я. Глаз. Красоту.

Она вроде бы не двигалась с места, но в то же время стала ближе. Трясучка сгорбился.

– Может быть.

– Герцог Рогонт – мой старый знакомый. Не сказать, что надежный человек, но, несомненно, привлекательный.

– Может быть, – повторил, скрипнув зубами, Трясучка.

– Пришлось отдаться на его милость. Без особого желания, но все же это помощь, на время. Хотя, кажется, он уже нашел себе новую забаву.

– Монцу? – Трясучка сам об этом думал весь вечер, но сейчас возмутился. – Она не такая.

Карлотта дан Эйдер недоверчиво фыркнула:

– Правда? Не убийца, не вероломная лгунья, которая, чтобы добиться своего, использует всех и каждого? Она предала Никомо Коску, украла его кресло. И почему, вы думаете, ее пытался убить герцог Орсо? Да потому что следующее кресло, которое она собиралась украсть, принадлежит ему!

Малость отупев от выпитого, Трясучка не нашелся с ответом.

– Что ей помешает использовать Рогонта, чтобы добиться своего? Она любит кого-нибудь другого?

– Нет, – прорычал он. – Не знаю… нет, черт подери! Вы все перевираете!

Она приложила руку к белой груди.

– Я перевираю? Ее не зря прозвали Змеей Талина! Змея никого не любит, кроме себя!

– Вы сами сказали. Она использовала вас в Сипани. Вы ее ненавидите!

– Слезы лить над ее трупом я не стану, это правда. И буду горячо признательна человеку, который всадит в нее нож… очень горячо. Но это еще не делает меня лгуньей. – Она зашептала ему чуть ли не на ухо, обдавая его жарким дыханием, будившим наряду с гневом похоть: – Монцкарро Меркатто, Палач Каприле! Там убивали детей. Детей! На улицах! Она даже брату своему изменяла, как я слышала…

– Что? – Не надо было ему пить так много. Зал потихоньку начинал кружиться.

– Вы не знали?

– Чего не знал?

Трясучка ощутил странную смесь любопытства, страха и отвращения.

Эйдер положила руку ему на плечо. И он снова уловил запах – сладкий, кружащий голову, вызывающий тошноту.

– Они с братом были любовниками.

Последнее слово она подчеркнула. Промурлыкав его.

– Кем? – Трясучке словно дали пощечину, так загорелась щека со шрамом.

– Любовниками. Спали друг с другом – как муж и жена. Трахались. Это не секрет. Спросите кого хотите. Ее саму.

Трясучке стало трудно дышать. Мог бы и сам догадаться. Слышал же не раз намеки… которые только теперь обрели смысл. А может, он и догадывался на самом деле. Но все равно вдруг почувствовал себя обманутым. Преданным. Высмеянным. Рыбой, выброшенной из воды на берег и задыхающейся. После всего, что он для нее сделал, после всего, что потерял… Гнев вспыхнул в нем с такой силой, что Трясучка чуть не утратил самообладание.

– Заткни свой дерьмовый рот! – Сбросил руку Эйдер с плеча. – Думаешь, я не понимаю, что ты нарочно меня подстрекаешь? – Оказался неведомым образом на ногах, навис над нею. Зал поплыл куда-то, закачались вокруг размытые лица и огни. – За дурака меня держишь, женщина? За ничтожество?

Щеки у него пылали. Голову сдавило так, что казалось, глаза сейчас вылезут… не считая того, который уже выжжен. Трясучка зарычал сдавленно, поскольку горло перехватило. Попятился, чтобы не броситься на нее и не придушить, наткнулся на слугу. Тот выронил поднос. Зазвенели посыпавшиеся на пол бокалы и бутылка, хлынуло струей вино.

– Господин, нижайше про…

Левый кулак Трясучки врезался ему под ребра, заставив согнуться, правый – в лицо, не дав упасть. Слуга отлетел к стене и сполз по ней в россыпь осколков. На кулаке Трясучки осталась кровь. Кровь и кусочек чего-то белого, застрявший меж пальцев. Обломок зуба.

Больше всего хотелось встать на колени возле этого ублюдка, схватить его обеими руками за голову и колотить ею по красивой настенной резьбе, пока мозги не вылетят. И Трясучка чуть было так и не сделал.

Но все же заставил себя отвернуться. Заставил… и, пошатываясь, двинулся прочь.

* * *

Время тянулось бесконечно.

Монца лежала спиной к Трясучке, отодвинувшись от него как можно дальше, на самый краешек кровати. Еще немного – и упадешь. Меж занавесок на окне начал уже брезжить рассвет, тьма в комнате вылиняла до грязно-серого цвета. Действие вина кончилось, оставив за собой только чувство еще большей тошноты, усталости и безнадежности, как волна, накатившая на грязный берег, оставляет на нем, вместо того чтобы вычистить, кучу дохлых рыбешек.

Она пыталась думать о том, что сказал бы сейчас Бенна. Что сделал бы, чтобы ей стало лучше. Но не могла вспомнить даже его голоса. Бенна уходил все дальше, унося с собой самое лучшее в ней. Монца вспоминала его мальчиком – маленьким, болезненным, беспомощным, нуждающимся в ее заботе. Вспоминала мужчиной – смеющимся, скачущим рядом с ней вверх по горе к Фонтезармо и все так же нуждающимся в ее заботе. Она помнила, какого цвета у него были глаза. Помнила, какие складки появлялись возле уголков при улыбке. Но никак не могла увидеть саму улыбку.

Вместо брата перед нею представали со всеми кровавыми подробностями те пятеро человек, которых она убила. Гобба, цепляющийся за удавку Балагура распухшими, искалеченными руками. Мофис, корчащийся на полу в судорогах, с розовой пеной на губах. Арио, хватающийся за шею, по которой течет черная кровь. Ганмарк, проткнутый насквозь исполинским мечом Столикуса. Верный, утонувший, висящий на мельничном колесе. Не хуже нее…

Пятеро человек, которых она убила, и двое, что были еще живы. Резвый малыш Фоскар, еще даже не мужчина. И Орсо, конечно. Великий герцог Орсо, любивший ее как дочь.

«Монца, Монца, что бы я без вас делал?..»

Она сбросила одеяло, спустила ноги с кровати, натянула штаны, дрожа, хотя в комнате было очень жарко. Голова от похмелья гудела.

– Вы куда? – послышался хриплый голос Трясучки.

– Покурить надо.

Руки тряслись так сильно, что Монца с трудом прибавила огня в фонаре.

– Может, стоило бы курить поменьше? Не думали об этом?

– Думала. – Морщась от боли в кривых пальцах, она захватила щепотку хаски. – Решила, что не стоит.