Лучше подавать холодным

Здесь же был и Трясучка в потертой кожаной тунике и облезлой меховой накидке на плечах, с круглым деревянным щитом на одной руке и тяжелым мечом в другой. И Седой с дубиной в руках, усеянной гвоздями, лицо которого полностью скрывала железная маска. Трясучка что-то быстро говорил на северном, показывая, как именно он будет махать мечом и как на это должно отвечать Седому.

Барти и Кюммель, акробаты, одетые в шутовские костюмы в обтяжку, спорили между собой на союзном языке. Один пылко размахивал при этом коротким мечом. К их разговору прислушивался Ронко Невероятный, поглядывая по сторонам из-под маски, расписанной красными, желтыми и оранжевыми язычками пламени. Перебрасывались у него за спиной ножами, казавшимися вспышками света в полутьме, трое жонглеров. Остальные… кто праздно стоял, привалившись к стене, кто сидел на полу, подобрав под себя ноги, кто выделывал антраша, кто костюм подгонял на скорую руку.

Коску Балагур узнал не сразу. Старый наемник вырядился в бархатный плащ, расшитый серебром сверху донизу, на голове у него был цилиндр, в руках – длинная черная трость с толстым золотым набалдашником. Сыпь на шее запудрена, напомаженные седые усы торчат пиками, сапоги начищены до блеска. Маска усеяна искрящейся зеркальной пылью.

Но глаза Коски искрились еще ярче. И к Балагуру он подошел торжественной поступью циркового распорядителя.

– Друг мой, надеюсь, вы в порядке. Спасибо, что выслушали утром.

Тот, сдерживая улыбку, кивнул. В добродушном юморе Коски ему чудилось нечто почти магическое – в этой абсолютной уверенности, позволяющей говорить и говорить, не сомневаясь, что его будут слушать и смеяться… Балагур как будто и сам начинал чувствовать желание говорить.

Коска протянул ему маску в виде пары костей. Там вместо точек были прорези для глаз. Две единицы.

– Надеюсь, вы окажете мне честь присмотреть нынче вечером за игровым столом?

Балагур дрогнувшей рукой принял маску.

– Буду очень рад.

* * *

Вся безумная компания тронулась, наконец, в путь по кривым улицам, тесным переулочкам, узким мостикам через каналы, гнилым садам, укрытым туманами, сквозь серый и сырой сумрак, приглушавший шаги и вонявший солью – предательская вода здесь всегда была где-то рядом. Поэтому Трясучка то и дело недовольно морщил нос.

Полгорода, казалось, нацепило маски и карнавальные костюмы, будто праздник какой случился. Все, кто не был приглашен на бал в честь царственных гостей Сипани, решили повеселиться сами и занялись этим основательно, с раннего утра. Одни оделись без причуд, в обычные выходные наряды и скромные полумаски. Другие расстарались вовсю – напялили широченные шаровары, обувь на высоких каблуках, лица закрыли золотыми и серебряными масками со звериными оскалами и безумными улыбками. Они живо напоминали Трясучке окровавленное лицо Девяти Смертей, когда тот бился в кругу, и его дьявольскую ухмылку. Отчего на душе спокойней не становилось. Пусть он и одет был сейчас, как некогда на Севере, в кожу и мех, и оружие при себе имел почти такое же, как тогда, – щит и тяжелый меч.

Мимо пронеслось несколько человек, разряженных в желтые перья и маски с огромными клювами, визжа, как стая спятивших чаек. Что спокойствия тоже не прибавило. Вдали, в тумане, мельтешили, выпрыгивая с гиканьем из-за углов, перебегая с песнями площади, другие странные фигуры. Чудовища и великаны. И ладони у Трясучки покрылись липким потом при воспоминании о том, как под Дунбреком вышел из такого же тумана Фенрис Наводящий Ужас, неся с собою смерть. Здесь, конечно, всего лишь скакало на ходулях всякое дурачье… и тем не менее. Происходит что-то странное, когда человек надевает маску. Вместе с внешним видом меняется его поведение. Порой он и на человека-то становится не похож. Словно превращается в кого-то другого…

Все это не нравилось бы Трясучке, даже если бы вечером не предстояло совершить убийство. Казалось, город Сипани построен на границе с преисподней, откуда набежали черти и перемешались с людьми, а те и внимания не обращают, будто так и надо. Ему пришлось даже напомнить себе, что самой странной и по-настоящему опасной из всех странных и опасных с виду компаний, шляющихся здесь по улицам, является его собственная персона. Если по городу и ходят черти, наистрашнейший из них – он сам. Мысль эта лишила его последнего спокойствия.

– Сюда, друзья мои!

Коска повел всех через площадь, где сквозь туман виднелись четыре облетевших дерева и большой дом, деревянный, с внутренним двором. Точно такой стоял несколько последних дней в складской кухне на столе.

У железных решетчатых ворот караулили четверо вооруженных стражников. Коска, звонко цокая каблуками, проворно взбежал по лестнице.

– С добрым утром вас, господа!

– У Кардотти нынче днем закрыто, – прорычал в ответ ближайший стражник, – и вечером тоже.

– Не для нас. – Коска взмахом трости очертил всю свою разномастную труппу. – Мы – актеры, которых специально для сегодняшнего торжества выбрала и наняла супруга принца Арио, Карлотта дан Эйдер. Так что открывайте, да поживее, у нас полно дел, надо подготовиться. За мной, дети мои, выше голову! Люди жаждут развлечений, и они их получат!

Двор оказался больше, чем ожидал Трясучка, и одновременно сильно его разочаровал. И это лучший бордель Земного круга?.. Булыжники поросли мхом. Меж верхними окнами натянуты веревки, на которых сушатся, развеваясь на ветру, простыни. Составлены в одном углу вкривь и вкось винные бочонки. Бродит, помахивая стершейся метлой, сгорбленный старикашка. Свирепо треплет о стиральную доску нечто, подозрительно смахивающее на нижнее белье, неопрятная толстуха…

Еще здесь стояли стол и несколько стульев, позолоченных некогда, но давно облезших, где сидели со скучающим видом три худосочные девицы. Одна держала в руке раскрытую книгу. Вторая не сводила глаз с ногтей, которые подпиливала. Третья без всякого интереса поглядывала на фигляров, расслабленно откинувшись на спинку стула и попыхивая глиняной трубочкой для курения чаги.

Коска вздохнул.

– Нет на свете ничего более прозаичного и менее возбуждающего, чем бордель при свете дня.

– Похоже на то. – Трясучка проводил взглядом жонглеров, которые уже нашли для себя уголок и принялись распаковывать орудия труда – в том числе ножи.

– Я всегда считал, что у шлюх замечательная жизнь. У тех, что пользуются спросом, во всяком случае. Бездельничаешь целыми днями, а когда тебя призывают к работе, наконец, занимаешься ею лежа.

– Маловато чести в этом, – сказал Трясучка.

– От дерьма хоть цветы лучше растут. От чести и такой пользы нету.

– Но что потом, когда состаришься и никто тебя больше не хочет? Остается лишь отчаяние, думается мне, да раскаяние.

Коска печально улыбнулся.

– Как у каждого из нас, друг мой. Чем бы мы ни занимались – все едино. Хоть солдатом будь, хоть наемным убийцей… никто тебя не хочет, когда состаришься. – Он двинулся мимо Трясучки в глубь двора, постукивая на ходу тростью. – В каком-то смысле все мы шлюхи. – Выхватил из кармана пестрый платок, помахал девицам и поклонился. – Мое глубокое почтение, дамы.

– Старый козел, – буркнула в ответ на родном языке Трясучки та, которая курила, и снова запыхтела трубкой.

Оркестр начал настраивать инструменты, извлекая из них хрипы и скрипы, мало чем отличавшиеся от того, что считалось у этих исполнителей настоящей музыкой.

В дом из двора вели две двери. Слева – в игорный зал, справа – в курильню. Оттуда имелся выход к лестницам на второй этаж. Трясучка окинул взглядом увитую плющом, обшитую потемневшими от сырости досками стену, посмотрел на узкие окошки первого этажа. Комнаты для гостей. Выше, на втором этаже, большие окна из разноцветного стекла. Королевский номер – для самых дорогих гостей. Там будут развлекаться братья Арио и Фоскар…