Лучше поздно

Дверь за ней закрывается прежде, чем я успеваю что-то ответить. Да и что бы я ответил? Все, что я смогу сейчас для него сделать - накормить ужином - по крайней мере, попытаться - и уложить в кровать. Ну что ж… хотя бы это.

Я зову Добби, и он, будто ждал моей просьбы, появляется уже с подносом, полным еды. Вот умница, и про горячее молоко не забыл. Заставить бы теперь Снейпа его выпить… Кстати, что-то слишком надолго я оставил его там одного. Я быстро распахиваю дверь в лабораторию и вижу, что он сидит в той же позе - голова откинута на высокую спинку, руки безвольно лежат на коленях. Вряд ли он пытался что-то искать. Что же все-таки он хотел забрать отсюда в воскресенье? Может, просто укрепляющее зелье? Зря я ему тогда помешал - спрятал бы где-нибудь флакон и отхлебывал бы помаленьку, и мне не пришлось бы сейчас ломать голову над тем, как вернуть ему хоть немного сил.

Я молча помогаю ему подняться и веду в гостиную, придерживая под локоть. От моего прикосновения он опять вздрагивает, как вчера - наверное, все еще последствия Круцио, а может, снова лихорадит. Наверняка у него опять жар, но как это проверить - даже в таком состоянии он вряд ли смолчит, если я попытаюсь коснуться его лба. Вот разве дотронуться до руки, усаживая в кресло, будто ненароком… точно, жар. Ну все, от молока он у меня не отвертится.

Я со стуком ставлю перед ним дымящуюся кружку, раскладываю намазанные абрикосовым и вишневым джемом тосты, - сладкое, как я успел заметить, он предпочитает всему остальному, так что, может, соблазнится, - и напоследок призываю из лаборатории плед. Набрасываю ему на спину, заставив приподняться, укутываю так, что остаются открытыми только руки, - и наконец усаживаюсь сам, чувствуя, как подрагивают коленки. Черт, я и сам порядком вымотался. Как хорошо, что можно откинуться на мягкую спинку и, прикрыв глаза, не спеша отхлебывать чай, поглядывая сквозь ресницы на человека, сидящего напротив, и понемногу отходя от страшного напряжения последних часов. Я прокручиваю их в памяти - и внезапно только теперь до конца осознаю, ЧТО он сделал.

Он не просто изготовил сложнейшее зелье в рекордно короткий срок и вопреки собственному состоянию. Он, Пожиратель смерти, правая рука Волдеморта, сделал это для двух маглорожденных мальчишек - и сварил для них не какое-нибудь Перечное зелье, а Феникс Лакрима, щедро поделившись собственной кровью, которой у него и так не то чтобы в избытке. И, разумеется, не ожидая - ни от них, ни от кого-либо еще - не то что похвалы, даже простой признательности.

Как там вчера сказала Макгонагалл - что у нее не укладывается в голове, как может один человек делать столь взаимоисключающие вещи? Вот и у меня… не укладывается. Ну не может Пожиратель - эгоист по определению - оказаться способным на такое самопожертвование, если только он не шизофреник и не служил Волдеморту под Империо. Но ни безумием, ни зависимостью от заклятия здесь не пахнет - Снейп слишком сильная личность для того и другого. Значит… значит…

– Поттер, - неожиданно произносит Снейп. Черт, ну почему он прерывает мои размышления всякий раз, когда я начинаю додумываться до чего-то важного?! Я с досадой гляжу на него - слава богу, молоко он выпил и даже съел тост с джемом. Абрикосовым… надо это запомнить…

– Может быть, вы все-таки объясните, - он говорит очень медленно и устало, но без пауз, - почему вы это делаете?

– Делаю что?
– машинально интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду. А ты что, Поттер, и правда надеялся, что он не придаст всему этому значения или воспримет как должное?

– Не пытайтесь изображать непонимание, у вас плохо получается, - он устало морщится.
– Ладно, мазь можно опустить - вы помогали мальчикам - но остальное? Кровать - думаете, я не обратил внимания, где проснулся сегодня утром? Горячее молоко. Плед. И эти трогательные попытки запихнуть в меня побольше еды. Почему вы обо мне заботитесь - именно вы, Поттер? Вы хоть понимаете, насколько это противоестественно?

– Что противоестественного в том, чтобы заботиться о человеке, который болен и потерял много сил?
– хмуро говорю я.
– Вы ведь обо мне заботились, когда мне нужна была помощь, и я тоже не понимаю, зачем вы это делали.

Он непонимающе смотрит на меня - так я и знал, и это он забыл. Приходится пересказать содержание сегодняшнего кошмара, хотя я почти уверен, что это ничего не даст.

– Не помню, чтобы я когда-либо говорил с Дамблдором о чем-то подобном, - тихо произносит он.
– Но, впрочем, речь не обо мне. Если даже отвлечься от того, что вы ненавидели меня в школе...
– но вы ведь аврор, хоть и начинающий, и заботиться о таком, как я - вы ведь помните, кем меня считает ваш начальник?
– вам просто по должности не положено. Вам предписано всячески меня унижать, чтобы я ни на секунду не забывал о том, что я мразь, - он произносит это очень спокойно, и меня невольно передергивает.

– И вчера у вас был великолепный повод унизить меня так, как вам, должно быть, и не мечталось, а вы, - он запинается, но договаривает до конца, - сделали все, чтобы избавить меня от унижения. Вы хоть понимаете, - он сглатывает, и на впалых щеках выступают красные пятна, - не предложи вы мне… помощь - и через пять минут я умолял бы вас, в ногах бы валялся, а вы… - задохнувшись, он умолкает, но после мучительной паузы все же заканчивает: - вы не воспользовались такой блестящей возможностью сбить с меня спесь, как выражается ваш начальник.

– Я не Блэкстон, - угрюмо говорю я.
– Мне не нравится унижать людей.

– А кто вам сказал, что ему это нравится?
– спокойно возражает Снейп.
– Может быть, Джоэлу - но не Блэкстону, для него это просто работа, так сказать, производственная необходимость. И потом, я ведь для него не человек, он считает меня…

– Мразью. А я так не считаю. Для меня вы не мразь, - глухо выговариваю я.
– Вы сожалеете о том, что сделали. Вы пытались как-то загладить свое предательство, помогая детям. Вы и сейчас им помогаете - вот скажите, почему вы вчера воспользовались магией, прекрасно зная, чем это грозит, или варили сегодня это зелье - у вас что, вдруг избыток крови образовался и вы решили от него избавиться?

– А вы предпочли бы, чтобы кто-то погиб?
– отвечает он вопросом на вопрос, и я немедленно этим пользуюсь:

– Вот видите. Для вас это было настолько естественным, что вы даже не пытаетесь ничего объяснять - а я и не настаиваю: мотивы этих ваших поступков мне понятны. А остальных? Вы убили Дамблдора и предали Орден не из страха или корысти, это я уже понял, но тогда почему? Вы не знаете. И я не знаю. Но клянусь, что узнаю. А пока я не это выяснил, я буду относиться к вам не так, как велит начальство, а так… как считаю нужным. По обстоятельствам. А школьная ненависть, - заканчиваю я, усмехнувшись, и усмешка неожиданно получается почти снейповской, - вы не допускаете мысли, что ребенок в конце концов вырастает и способен избавиться от некоторых стереотипов и заблуждений?

Да уж, от одного из стойких школьных заблуждений - насчет внешности бывшего учителя и… эээ… степени его привлекательности - я за эти дни точно избавился. Правда, об этом ему лучше не знать… пока, во всяком случае. Хотя при его-то наблюдательности вычислить, что меня тянет к нему совершенно определенным образом, наверное, ничего не стоит. Ну вот зачем, спрашивается, он так внимательно меня сейчас разглядывает? Я смущенно отвожу глаза, пытаясь не ерзать под его пристальным изучающим взглядом, а он задумчиво поглаживает подлокотник тонкими пальцами и наконец негромко произносит:

– Да, вы действительно… выросли. Или, возможно, я в свое время чего-то в вас не разглядел. И, пожалуй, был неправ, сказав вам недавно, что вы ничему не научились у Дамблдора. Думаю, главному вы все же успели у него научиться - человечности.

Это что, похвала или констатация факта? Щекам вдруг становится жарко, и я смущенно опускаю глаза, но он, словно не заметив моего смущения, продолжает:

– Но тогда, если позволите… нет, не вопрос, а небольшой совет. С такими личностными качествами и задатками вам нечего делать в аврорате. Вы напрасно выбрали эту профессию - она не принесет вам никакого удовлетворения, только искалечит душу.

Я возмущенно открываю рот, чтобы возразить - и осекаюсь. Конечно, он не может быть прав… но сколько раз за последние дни, думая о работе авроров - их нежелании расследовать темные пятна в снейповском прошлом, их методах ведения допросов, их неоправданной жестокости - я испытывал раздражение и злость?

– Вам присуще стремление восстановить справедливость и докопаться до истины - чем вы успешно занимались в школе, к сожалению, в ущерб знаниям - и вы, наверное, считаете, что в этом и заключается цель аврорской деятельности, - продолжает Снейп.
– Но вы ошиблись - любой настоящий аврор стремится не восстановить справедливость, а наказать виновных - и так, чтобы остальным, как говорится, неповадно было. А степень виновности конкретного человека авроры определяют сами - и не особенно утруждают себя расследованием обстоятельств дела. Разве иначе ваш крестный провел бы тринадцать лет в Азкабане?