Лучше умереть!

— Мне нужен билет до Парижа! — задыхаясь, обратилась она к вокзальному служащему; тот ответил, указав на одно из окошечек:

— Вон там… И поторопитесь… Поезд сейчас отойдет.

Жанна подскочила к окошечку и едва успела потом сесть в поезд: двери уже закрывали; она оказалась в купе третьего класса, где уже сидели две женщины: какая-то девушка и ее мать. Паровоз свистнул. Поезд тронулся.

Жанна размышляла. Она думала о том, как ей быть дальше, ибо прекрасно понимала, что в самом ближайшем времени о ее побеге узнают все. И не ошибалась. В центральной тюрьме санитарки очень удивились, что она не пришла, как обычно, на утреннюю уборку, и решили, что она проспала. Одна из них пошла к ней в комнату. Когда же выяснилось, что ее там нет, все подумали, что ей зачем-нибудь срочно понадобилось в контору, и стали ждать. Вернулась игуменья с монахинями; она была очень удивлена отсутствием сестры Филомены на мессе и приказала выяснить причину такого странного явления. И тогда все поняли, что произошло. Сестра Филомена по-прежнему спала чуть ли не летаргическим сном, и разбудить ее не удалось. Вместо ее одежды в комнате нашли вещи Жанны. Когда принялись расспрашивать охранника, он сказал, что выпустил из тюрьмы лишь сестру Филомену.

Стало ясно, что совершен побег. Через час весь Клермон уже знал, что приговоренная к пожизненному заключению женщина, переодевшись монахиней, гуляет теперь на свободе. Продавшая Жанне одежду торговка узнала об этом одной из первых и в порыве благородного рвения побежала докладывать кому следует. Таким образом выяснилось, что Жанна, снова переодевшись, уехала на поезде. Впрочем, за то время, что прошло с момента побега, с вокзала отправлялся лишь один поезд. Значит, беглянка уехала в Париж. Туда послали телеграмму с требованием подвергнуть тщательной проверки всех, у кого на руках билет, выданный в Клермоне. Инспектор полиции со всей поспешностью отправился на Северный вокзал. Когда полицейские показались на перроне, поезд из Клермона еще только прибывал. Но Жанна сумела ускользнуть. Все сошедшие с поезда женщины с легкостью смогли подтвердить свою личность и дружно уверяли, что не видели на клермонском вокзале какой-либо женщины, похожей на беглянку.

А произошло вот что.

На станции Крей обе ехавшие с Жанной женщины сошли, и беглянка осталась в купе одна. Минут через пять поезд вошел в туннель. Воспользовавшись темнотой, Жанна выбросила в дверь узел с одеждой сестры Филомены. Потом, услышав, что объявляют остановку в Сен-Дени, открыла дверь и быстро вышла. Служащий, стоявший на выходе с перрона, не глядя, взял у Жанны билет, и женщина спокойно прошла мимо него.

Она пустилась в дорогу пешком и меньше чем через час уже была в Париже. Заваленный снегом большой город выглядел на редкость хмуро и печально, хотя было воскресенье. Жанна, полной грудью вдыхая воздух свободы, не ощущала холода, да он нисколько и не заботил ее, а вот есть хотелось очень. Она зашла в первый попавшийся дешевенький ресторанчик и там, взяв себе еду, попыталась привести в порядок мысли, ибо с момента побега ее не оставляло своего рода опьянение. Но со всей ясностью вырисовывалась лишь одна мысль, и она решила: «Нельзя мне отдыхать, пока не узнаю, что с моими детьми. Сегодня же отправлюсь в Шеври».

Завершив свою скромную трапезу, Жанна села в омнибус и доехала до Венсенна, откуда на первом же поезде отправилась в Шеври.

«Лишь бы только меня не узнали!» — со страхом думала она.

Несчастная женщина боялась этого совершенно напрасно.

За двадцать один год она очень изменилась. Ей столько пришлось выстрадать! Она пролила столько слез! Девять лет она была сумасшедшей, к тому же ей шел уже сорок восьмой год. Для того чтобы измениться до неузнаваемости, хватило бы и половины.

Однако была все же одна вещь, которой следовало опасаться. Чтобы получить необходимые сведения, ей поневоле придется задавать вопросы, а они могут возбудить определенные подозрения. Поэтому, размышляя о своих предстоящих действиях, она решила вести себя крайне осторожно.

Поезд прибыл в Шеври.

По мере того как клермонская беглянка приближалась к дому священника, волнение ее возрастало, а сердце в груди, которой не хватало воздуха, билось все сильнее. Деревня неумолимо напоминала ей о прошлом; перед глазами со всей ясностью возник ее ненаглядный ребенок, оставленный в доме гостеприимного священника. Жанна еще издали узнала садовую решетку. И вспомнила тот день, когда, до смерти усталая и голодная, прижимая к себе Жоржа, позвонила и почти без чувств свалилась в придорожную пыль. Она перешла через дорогу и, как двадцать с лишним лет назад, позвонила в колокольчик. Закутанная до самых глаз старая служанка, дрожа от холода, открыла калитку.

— Чем могу служить? — спросила она.

— Мне нужен господин кюре, — ответила Жанна.

— Господин кюре служит вечерню. Так что, если он вам нужен, ступайте в церковь.

Жанна направилась к церкви, заостренный купол которой вырисовывался на фоне серого неба. Вечерня заканчивалась. Прихожане один за другим выходили из церкви. Последним пошел к выходу кюре. Жанна вскочила со стула и двинулась к нему.

— Простите, господин кюре… — запинаясь, проговорила она дрожащим от волнения голосом.

— Что вам угодно, дочь моя?

— Я хотела бы поговорить с вами… Ради этого я приехала из Парижа. Сначала пошла к вам домой, но меня послали сюда.

— Ну что ж, я готов вас выслушать. Идемте в ризницу…

Жанна последовала за ним и, чуть погодя, пояснила:

— Одно лицо поручило мне разузнать у вас кое-что.

— Разузнать кое-что! — произнес священник. — И о чем пойдет речь?

— О вашем предшественнике, господине кюре, который служил в этом приходе в 1861 году.

— Вы хотите поговорить о почтеннейшем аббате Ложье, дитя мое? Он работал здесь до меня. И умер во время войны, а я тут с 1871 года.

— У него ведь была сестра?

— Да. Она умерла незадолго до его смерти…

— И у нее был на воспитании ребенок, да?

— Да… Ее сын, как мне говорили.

«Мой! — задрожав, подумала Жанна. — Это был мой сын!»

А вслух сказала, изо всех сил стараясь скрыть тревогу:

— А вы не знаете, что стало с ребенком? Я спрашиваю потому, что меня послали в Шеври узнать именно это.

Кюре отрицательно покачал головой.

— Ничего определенного я вам сказать не могу… Когда я сюда приехал, говорили, будто племянник аббата Ложье присутствовал на его похоронах, а потом какой-то друг покойного увез его в Париж. Больше я ничего не знаю.

— Может быть, вы припомните, как звали друга вашего предшественника?

— Я никогда не знал этого.

— Может быть, тогдашний мэр деревни знает?

— Он давно уже умер. С тех пор на этом посту двое уже сменились.

— А служанка господина Ложье?

— Она умерла еще раньше священника с сестрой.

— А сестра его была вдовой, не так ли?

— Да.

— Она умерла в Шеври?

— Думаю, да.

— Значит, ее фамилия есть в церковном регистре, в регистре мэрии и на могиле.

— Так оно, разумеется, и было, но во время войны все разрушили. Здесь не раз бывали сражения… мэрия и три четверти домов в деревне сожжены, церковный регистр утрачен, а могильные камни разбиты снарядами.

— Значит, — в отчаянии прошептала Жанна, — я ничего не смогу узнать!

Вопросы беглянки сначала удивили кюре, а затем стали казаться несколько подозрительными. Жанна очень волновалась, и с каждой минутой это становилось все заметнее.

— А почему вы так явно — я имею в виду вы лично— заинтересованы в этом деле? — спросил священник, сделав особое ударение на слове «лично».

Жанна содрогнулась. Она была достаточно умна, чтобы понять: поведение ее начинает казаться подозрительным.