Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
Шрифт:
— Ездишь с Вещей египтянкой, да? — спросил старик.
— Это еще кто? — поинтересовался Голеску, опуская стакан на стол.
Старик насмешливо покривился.
— Я знал ее, — ответил он. — Мадам Амонет. Тоже с ней ездил. Видел тебя на ярмарке в Аргезе — ты возле ее повозки ошивался. Говоришь за нее с чиновниками и на посылках бегаешь да? Я за тобой следил.
— Вы перепутали меня с каким-то другим видным мужчиной, — отрезал Голеску.
— Пф! — Старик отмахнулся. — Я тоже на нее работал. У нее всегда есть раб, который повинуется каждому ее слову. Свято место пусто не бывает.
— Друг мой, я никому
Старик расхохотался. При этом он поскрипывал.
— Скажи, она по-прежнему скупает краденое для Черта?
— А кто Он такой, этот Черт? — спросил Голеску, отодвигаясь и стараясь выглядеть как можно беспечнее.
— Ее хозяин. Я Его видел. Однажды. — Старик рассеянно поднял руку и прихлопнул муху, которая села ему на щеку. — Солдаты разграбили мечеть, утащили большой золотой светильник. Она заплатила наличными. Он был не тяжелый, но, сам понимаешь, неудобный такой. И когда мы подъехали к Тойфельбергу разгружаться, она мне велела помочь ей отнести светильник, чтобы всякие художества не поломать. Вот тогда я Его и увидел, Черта этого. Ждал возле своих длинных повозок. Был похож на богатого саксонца.
— Извините, друг мой, я не понимаю, о чем вы, — сказал Голеску. А потом набрал побольше воздуху и выпалил: — Хотя лично я слышал о главаре воров, который, вероятно, в определенных кругах известен под кличкой Черт. Я прав? Это просто могущественный человек, которому достаточно пальцем пошевелить, и подкупленные чиновники кинутся выполнять его повеления? И богатства стекаются к нему сами собой?
Старик снова заскрипел.
— Думаешь, ты вычислил его? — проговорил он. — И еще думаешь, ему в банде не хватает языкастого парня, да?
Голеску от неожиданности онемел и только глаза вытаращил. Он снова приложился к стакану.
— Вы что, мысли читаете?
— Да я был такой же глупец, — сказал старик и для пущей убедительности стукнул по столу, хотя стук его руки был не громче, чем от снятой перчатки. — Думал, разбогатею в два счета. А она проложит мне путь наверх. Я и представления не имел, кто она на самом деле.
— А кто она, дедуля? — поинтересовался Голеску, многозначительно подмигнув трактирщику.
Тот вздрогнул и отвел взгляд. Старик, не обратив на это внимания или действительно не заметив, подался вперед и зашептал:
— По белу свету ходят-бродят стригои. Можешь не верить, можешь смеяться, но они и правда существуют! Души им ни к чему. Им подавай красивые вещи. И если где-то война, они вьются кругом, словно мухи, и таскают трофеи. Если в каком-то доме вот-вот случится пожар и ему суждено сгореть дотла, они про это уже знают — заранее принимаются шнырять по улице, а глазища так и сверкают! Дожидаются ночи, чтобы пробраться внутрь и утащить картины, резные украшения, книги, все дорогое и редкое, и успевают до пожара. Иногда и детей уводят. Так вот она из таких. Только она устала и обленилась. Скупает у воров, вместо того чтобы самой потрудиться. А Черту все равно. Забирает, что она Ему приносит, и дело с концом. А она тогда снова начинает ездить по кругу от ярмарки к ярмарке, и даже убийцы крестятся, когда на них падает ее тень, но все равно носят ей красивые штуковины. Так ведь?
— Что вам надо, дедуля? — спросил Голеску.
— Ее тайну! —
ответил старик. — Я тебе расскажу, что это, ты его украдешь и принесешь сюда, и мы его разделим. Хочешь вечную молодость, а?— Было бы славно, — сказал Голеску, — но ее не бывает.
— Тогда ты не знаешь Вещую египтянку! — Старик оскалился, словно череп. — Когда она делала себе Черное Зелье, я всегда подсматривал в щелочку! У нее по-прежнему есть маленький такой футлярчик для мумии, а внутри всякие порошки?
— Да, — кивнул Голеску, которого от изумления одолела правдивость.
— Так вот как она его делает, — продолжал старик. — Кладет чуточку того, щепотку сего, растирает все в ступке, и хотя я подсматривал за ней много лет, но так и не знаю, что именно она туда кладет и по скольку чего нужно. Винный спирт, да, и еще всякие странности — мышьяк и краску! А потом пьет, и плачет, и кричит, будто умирает. Только она не умирает, а, наоборот, живет и живет. Я все глядел да подсматривал, как она живет, и не заметил, что моя-то жизнь прошла! Столько раз мог сбежать от нее — а все оставался, век растратил зря, потому что думал, будто смогу разгадать ее тайну. А однажды ночью она меня подловила и прокляла. Я сбежал. И много лет прятался. Сейчас она меня уже забыла. Но когда я увидел ее в Аргезе и тебя при ней, я подумал: он мне поможет. Так вот! Выведай, что у нее в этом Черном Зелье, и скажи мне. А я с тобой поделюсь. Будем жить вечно и разбогатеем, как цари.
— Неужели я предам женщину, которую люблю?! — возмутился Голеску. — И я должен поверить подобным россказням просто потому, что…
Старик, пребывающий в состоянии крайнего возбуждения, не сразу осознал смысл слов Голеску. Затем окинул его презрительным взглядом.
— Так ты ее любишь? Вещую египтянку? Значит, я распинался перед полоумным.
Старик резко встал. Голеску примирительно протянул руку.
— Ладно, ладно, дедуля, я же не говорю, что не верю вам, но вы сами понимаете, история-то та еще. Где же доказательства?
— Да пошел ты, — ответил старик, отходя от стола.
— Сколько вы у нее пробыли? — спросил Голеску, приподнимаясь, чтобы последовать за ним.
— Она выкупила меня из сиротского приюта в Тимишоаре, — сказал старик, оборачиваясь со зловещей улыбкой. — Мне было десять лет.
Голеску плюхнулся на табурет, глядя, как старик исчезает в ночи.
Пораскинув мозгами, он одним глотком допил шнапс и вскочил, чтобы догнать старика. Выбежав на улицу, он осмотрелся. Над крышами только что взошла полная луна, и в ее свете все было видно, как днем, хотя тени оставались черными и бездонными. Где-то вдали завыла собака. То есть вой был похож на собачий. А старик как сквозь землю провалился.
Голеску поежился и побрел искать дешевый ночлег.
Несмотря на дешевизну гостиницы, возможность снова поспать в постели придала Голеску приятное чувство собственной значимости. Наутро, смакуя кофе со сладкими булочками, он воображал себя миллионером на отдыхе. Он давно завел обычай не слишком задумываться над тайнами жизни, даже над такими серьезными и жуткими, и при свете дня сумел без труда низвести давешнего старика до уровня тихого помешанного. Да, конечно, у Амонет среди соответствующей публики сложилась скверная репутация, но какое до этого дело ему, Голеску?