Лучший исторический детектив
Шрифт:
Рузя укатила с новым кавалером в шикарном авто, а кавалерист остался стоять возле закрытой лавки. Раскраснелся лицом, и даже стало казаться, что его сейчас хватит удар. Вышедший из лавки мясника пан Ойербах, поправил зажатую подмышкой учётную книгу и обеспокоенно взглянул на кавалериста.
— Пан офицер, вам плохо? Сегодня такой жаркий день, а вы без головного убора.
— Хорошо мне, — сказал Ян сквозь зубы и добавил, обращаясь туда, откуда только что отъехал шикарный автомобиль. — Ну, ты меня ещё вспомнишь.
Кто должен был его вспомнить, пан Ойербах так и не услышал, но, почему-то, не сомневаясь, припомнил лёгкий нрав пани Рузи
Почти всю дорогу ехали молча, и Рузя была признательна Гольдману за возможность просто наслаждаться видами из авто. Теплые лучи солнца прятались за густыми облаками. Только изредка выглядывали и грели правую руку. На голове у Рузи была надета широкополая соломенная шляпка, которая словно случайно оказалась на переднем сиденье. Солнечные блики проникали сквозь плетение соломки и играли на Рузиных щеках. Вдоль дороги то и дело яркими пятнами вспыхивали поляны красных маков, разбавленные васильками и какими-то белыми цветами, названия которых Рузя не знала.
Гольдман свернул с главной дороги, проехал вглубь пролеска и притормозил у буйно цветущего кустарника, за которым, по тихому журчанию, угадывался родник. Рузя выпрыгнула из автомобиля, вдохнула влажный прохладный воздух и сквозь тонкий шероховатый жоржет ощутила на своём бедре руку Гольдмана. Первой мыслью было поддаться, прогнуть спину и дать ему то, зачем он привёз её в такое удивительное место. Но вдруг повзрослевшая женщина, а рано или поздно мудрость просыпается в каждой грешнице, дала о себе знать. Рузя медленно сняла его руку со своего бедра, развернулась лицом и обняла Гольдмана, преклонив голову к его груди. Он несколько растерялся от такой душевности, но потом ответил на объятие.
— Ты такая нежная и удивительная…
Он приподнял её голову за подбородок — во Рузиных глазах замерли слёзы. Конечно же, это не были слёзы невинности или девичьего страха, а Гольдман истолковал это именно так, Рузя почему-то расчувствовалась при виде местности и от романтизма ситуации.
— Не бойся меня, — Гольдман почти по-отечески поцеловал её в лоб. — Я знаю, как нужно обращаться с хорошей женщиной. Ты увидишь.
Рузя недоумённо повела плечами.
— Моему слову можно верить, девочка, — Гольдман снова по-своему расценил её жест. — И не сомневайся, теперь твоя жизнь станет другой.
Рузя не сомневалась — каждый новый кавалер изменял её жизнь.
Гольдман смотрел на эту девочку и мечтал сделать её счастливой. Он не знал, как добраться к её сердцу, к слову сказать, он и не собирался этого делать. Гольдман был уверен, что для любви женщины подарков и доброго отношения будет достаточно. И был прав! Рузя за свою молодую жизнь не встретила никого, кто бы хотел сделать для неё столько, сколько Рафик Гольдман. Она ни на минуту не усомнилась, что Рафик не врёт.
Солнце давно перевалило за полдень, облака стеклись к горизонту и окрасились в красноватый цвет. Рузя держала в руке тонкий бокал, смотрела на золотистое Токайское и ощущала себя королевой.
— В понедельник поедем в Закопане, — сказал Гольдман.
Он не спросил об этом Рузю, а просто поставил в известность.
Ему даже не приходило в голову, что нужно спросить, а она может и не согласиться. Гольдману так необходимо было о ком-то заботиться, что желание это нестерпимо ныло в груди и требовало объекта для заботы. Фаня давно уснула в могиле, трепетное сердце Рафика Гольдмана жаждало взаимной любви, а тело — живой женщины. И если бы не Роза Зеленская, никакие проблемы сейчас не волновали Рафика.«Паучиха так просто не отцепится. Теперь ещё и сыщик этот, Мрозовский, ходит рядом, вынюхивает. А документы, что Зеленский перед смертью оставил, надо бы припрятать — мало ли что… Лучше снести всё к аптекарю, уж он-то точно спрячет. Знает собака, чьё сало съел. А с Рузей мы на автомобиле доберёмся до Кракова, а там уж и до Закопане совсем близко, — Гольдман крутил элегантный руль авто и строил планы, — Там можно будет пожениться и вернуться домой».
Он решил, что уехать сейчас будет как раз то, что нужно.
«Horch» нёсся по просёлочной дороге, двигатель глухо рычал, облако пыли вилось позади подобно праздничному шлейфу; Гольдман был невозможно счастлив: его рука лежала на Рузином бедре, как верный знак близости и доверительного отношения женщины; соломенная шляпка, что он презентовал еще утром, скрывала глаза Рузи, делая её еще более загадочной. Гольдман поглядывал в квадратный вырез её платья, подмечая, как мелко подрагивает высокая грудь. Он улыбался и громко пел какую-то незамысловатую немецкую песенку, услышанную однажды на ярмарке.
Утром следующего дня Гольдман ехал во Львов. Он спешил, потому что была пятница, и если не застанет Мацея, уже вечером тот и деньги с земли не поднимет. Аптекарь был ортодоксален до зубовного скрежета: принимал Тору всерьёз, носил бороду и пейсы, цитировал Талмуд. Мацей Зинткевич носил широкополую чёрную шляпу, под которой всегда была бархатная кипа, плоская, сшитая из клиньев и с золотой нитью по краю. В субботу и в праздники Мацей обязательно надевал талес, поверх него жилет. Так вот, этот самый Мацей Зинткевич, владелец аптеки «Под венгерской короной», готовил для Зеленского нужные лекарства, а также смешивал яды. Последние использовались для лечения, но в редких случаях Зинткевич выполнял индивидуальный заказ и нарушал пропорции. Делалось это только для проверенных людей. Проверенным считался Рафик Гольдман. Именно поэтому Рафик и попался на крючок к Розе Зеленской. Он имел неосторожность выполнить просьбу Зеленского — взять записку, в которой указывались пропорции и отвезти Зинткевичу заказ. Аптекарь спокойно озвучил сумму, Рафик согласился, поскольку не знал стоимость наверняка. Выложив немалые деньги, он привёз пузырёк из матового стекла Зеленскому, получил расчёт и решил, что дело закрыто, покуда Розочка Зеленская не позвала его однажды на чай и не сообщила в конфиденциальной обстановке:
— Рафик, я очень уважаю вас, как нотариуса. Вы отличный специалист и наша семья нуждается в ваших услугах, — она пододвинула бумаги и попросила заверить их.
Гольдману было достаточно даже беглого взгляда, чтобы понять: дело пахнет судом и позором.
— Я, к моему сожалению, не смогу вам помочь, пани Роза…
— К вашему сожалению, пан Гольдман, вы не можете отказаться.
И она напомнила о флаконе с ядом.
В первый раз Рафик трясся весь день, потом до полночи наливался в кнайпе «Золотой дукат» пивом, а утром нёс к Зеленским заверенные документы.