Лучший приключенческий детектив
Шрифт:
— Гляди, Эд!
И передала конверт, который, как Тесей в лабиринтах Минотавра, затерялся меж страниц любимого еженедельника. Сердце мое екнуло, ухнуло, бухнуло, чуть не выскочило наружу — я узнал безупречный, которому позавидовал бы любой писарь прошлых веков, почерк дяди. Конверт нес информацию о бабочке «Аполлон» (Parnassius аpollo), а штемпель говорил о том, что письмо отправлено из той же Белой Церкви всего лишь день назад. Это заставило меня проникнуться уважением к отечественным почтовикам.
Я вскрыл конверт. «Эд, дорогой, ты цел? — вопрошал дядя. — Надеюсь, да! Иного я просто не переживу! Если честно, жалею, что ты принял правила предложенной мной игры. Но ближе к делу. В предыдущем письме я обмолвился о том, что нежданно-негаданно стал жертвой необычайно грязной и подлой провокации.
Одним прекрасным вечером, Эд, когда я находился дома, раздался звонок. Неизвестный сообщил, что меня рекомендовал ему Петр Николаевич Омельченко, профессор иконологии, доктор богословских наук. С профессором, кстати, я виделся несколько дней назад и знал, что сейчас он находится в Греции, на Афоне — по крайней мере, собирался туда. Просьба незнакомца сводилась к следующему: он располагает двумя византийскими иконами IX века. Эд, это неслыханная редкость: Византия, IX век! Так вот, Павлу (так назвался этот человек) нужна квалифицированная (не бесплатная) экспертиза, и хотя бы приблизительная оценка стоимости этих икон, как на украинском, так и зарубежном рынке. Павел даже намекнул, что сможет уступить их мне, если сойдемся в цене.
Конечно, по спине моей прошелся морозный озноб, но ты, мой мальчик, этого не поймешь: ведь ты не коллекционер! Павел сказал, что иконы оставил в номере пансионата, это недалеко, пригород Киева. Он на машине и, если я не возражаю, подъедет, куда скажу, чтобы забрать меня. «А если завтра? С утра?» — предложил я. «Извините, Модест Павлович, но времени у меня в обрез, нужно решить разные другие проблемы, к тому же завтра вечером я уезжаю домой, в Запорожье». Не суди меня строго, Эд, я не мог упустить такой счастливый шанс.
Павел оказался приятным молодым человеком, интеллигентным, начитанным. Хорошо, так сказать, смотрелся и за рулем новенькой иномарки. Но в иконах разбирался так же, как я — в офтальмологии. По крайней мере, на парочку наводящих вопросов ответил очень невразумительно. Ничего, в принципе, удивительного: в руках у людей раритеты оказываются по-разному, потому им и требуется квалифицированное мнение.
Куда мы неслись, я так и не понял: во-первых, за дорогой практически не следил, во-вторых, уже окончательно стемнело, а в-третьих, если помнишь, у меня всегда были проблемы с пространственной ориентацией. Потом свернули и углубились в лес. Ехали до тех пор, пока перед нами не распахнулись ворота и мы не остановились перед хорошо освещенным трехэтажным зданием, явно выстроенном в новейшее время: терраса с колоннами, симпатичные полукруглые балкончики, красная крыша в готическом стиле. Я удивился, что пансионат этот лишен каких-либо опознавательных знаков наподобие вывески или чего-то другого.
Поднялись на второй этаж, в номер Павла. Нас ждал искусно сервированный столик на двух персон: коньяк, джин, водка, бутерброды с черной и красной икрой, буженина, оливки, курица гриль, что-то еще.
— Не возражаете, если сначала поужинаем? — гостеприимно предложил Павел и, знаешь, Эд, ничего предосудительного в этом я не усмотрел. Молодой человек, несомненно, состоятелен, коль позволяет себе житье за городом, на лоне природы, в полной тишине, в безусловно дорогом пансионате. Я выпил коньяку, Павел отдал предпочтение джину с тоником. С удовольствием закусили. Инициативу в разговоре взял на себя Павел: я интересовал его как искусствовед и коллекционер. Как последний даже более: что у меня самое-самое, какой век, каким образом я эту икону заполучил и т. п. Еще его очень занимало, как отличить настоящий шедевр от подделки. В двух словах я его просветил, добавив, что это абсолютно ничего ему не даст: эксперт должен знать очень много.
Номер, в котором сидели, был великолепно обставлен — как в пятизвездочном отеле, я в таких иногда живал за границей.
В какой-то момент Павел извинился и покинул меня, а вскоре возвратился с совсем юной, лет пятнадцати, девочкой. Заметив мое изумление, отозвал меня в сторону и прошептал на ухо, что он, желая развлечься, заказал себе на ночь девственницу, но, если я не возражаю, с радостью уступит ее мне, так
как планы у него резко поменялись. И за номер, и за девочку уплачено, а иконы посмотрим завтра: напарник Павла, оказывается, повез их показать еще одному светилу, но до сих пор не вернулся.Эд, я испытал сильнейший шок! Ни с того, ни с сего мне, точно старому развратнику, предлагают совсем юную, несовершеннолетнюю девочку. Конечно, я сообразил, что попал в подстроенную кем-то ловушку. Но зачем, с какой целью? Преодолев жгучее искушение дать Павлу пощечину, я нашел в себе силы пошутить:
— Можно было, между прочим, предварительно справиться о моих вкусах. Я, например, предпочитаю чернокожих женщин в возрасте. Знаете ли, Павел, негритянка в сорок пять — баба-чернослив опять!
Павел оценил мой юмор, а я потребовал:
— Вот что, уважаемый, вы меня сюда привезли, поэтому доставьте обратно в Киев! Срочно, тотчас же! Или я сейчас вызову милицию! — при мне был мобильник, и я потянулся за ним.
— Модест Павлович, и по какому же адресу примчатся менты? — насмешливо спросил мой похититель — иначе я его назвать не могу. Он был прав — действительно, куда?
— Я виноват перед вами. Извините, пожалуйста, — перешел на серьезный тон Павел. — Сейчас я вас отвезу домой. Но давайте выпьем по последней рюмке — мировую, так сказать.
Я отказался, потому что настроение было основательно испорчено и ничего уже не хотелось. Но Павел настаивал:
— Я хочу, чтобы вы меня простили! Ну, пожалуйста!
Мы опять уселись за столик. Павел налил шампанского девчушке, которая смотрела на меня испуганными глазами. Знаешь, Эд, я сделал вывод, что она и впрямь никогда еще не имела дела с мужчинами, только вот как она здесь оказалась, действительно осталось для меня загадкой.
Я выпил последнюю рюмку коньяку, и очень скоро со мной произошло что-то страшное и непонятное — я дико опьянел (это с трех-то рюмок!) и дальнейшее практически не помню. Лишь бессвязные отрывки — как из сновидения, которое по пробуждении вырисовывается с большим трудом. Что сказать тебе, дорогой Эд — вся последующая возня вокруг моего нагого, беспомощного, беззащитного тела была отвратительно, чудовищна, с печатью запределья.
Когда утром я разлепил глаза, то не узнал собственного языка во рту — не язык, а сухой шершавый валенок, с помощью которого нельзя произнести мало-мальски внятно хоть одно слово. А головная боль такая, что жалеешь о том, что проснулся, что вообще существует этот странный и страшный мир и ты в нем. Я понял, что меня отравили — скорее всего, клофелином. Я читал об этом в газетах — очень похоже.
Павла я уже не увидел, вместо него в номер заглянул господин, удивительно напоминающий пиранью: выпуклые, вот-вот лопнут глаза, выдвинутый вперед на целый километр подбородок и отвратительно крупные, острые зубы. Он молча вставил в видеомагнитофон кассету, и я увидел на экране телевизора себя и ту девочку с испуганными глазами. Если говорить на языке сексологов, то на пленку был заснят процесс дефлорации. Я, дергаясь, лежал на млеющей от страха малышке, а она тоненько кричала: «Ой, не надо, я боюсь!», «Ой, больно!», «Ну, пожалуйста, пожалейте меня!», и эти крики переходили в стоны, коими непременно сопровождается таинство превращения девушки в женщину. Ничего, конечно, на самом деле не происходило, но об этом знал только я да те, кто эту съемку организовал, но со стороны, безусловно, впечатление такое, что я эту девочку насилую. Всякие натуралистические подробности, Эд, опускаю, мне стыдно…
— Вам повезло, — сказал человек-пиранья. — Получить на халяву такое удовольствие — это, знаете ли…
— Зачем вы это сделали? — непослушным языком спросил я.
— Этого я вам не скажу. Но отныне вы — растлитель малолетних. Поэтому упаси вас Бог проболтаться или что-то предпринять. Ну, пойти в милицию, заявить, возбудить дело… Только против кого и против чего? Эта кассета — неоспоримое свидетельство вашего необузданного сластолюбия. Вы старый развратник, для коего высшее наслаждение — обесчестить чистую, невинную девочку, обманом заманив ее в постель. В отношении вас, Радецкий, уже сегодня могут возбудить уголовное дело — хотя бы родители вашей жертвы. Но срок, который получите, еще не самое страшное. Вы, конечно, слышали, как на зоне поступают с насильниками.