Луна и солнце

Она вошла в слабое неясное течение, надеясь отыскать питающую его подводную реку.

Заши тихонько заржала.

Зели галопом подскакала к Мари-Жозеф. Кобыла остановилась, из-под копыт у нее полетел гравий; граф Люсьен соскользнул с седла. Когда он спешил, как сейчас, то казался неуклюжим. Неудивительно, что он предпочитал ездить верхом, неудивительно, что он не танцевал при дворе «короля-солнце», столь высоко ценившего изящество.

— Мадемуазель де ла Круа! — Он показал ей крохотную серебряную капсулу с посланием. — Это доставил почтовый голубь.

— Нашли корабль с сокровищами?

— Пока только место, которое описывала русалка, корабль еще нет.

— Не говорите Шерзад! — взмолилась Мари-Жозеф.

— Не буду.

Шерзад что-то прошептала ей.

— Почему ее выпустили из клетки?

— Его величество… По словам Лоррена, его величество повелел перевезти ее в Большой канал, чтобы она могла развлечь его гостей своими прыжками и трюками.

Граф Люсьен промолчал. Мари-Жозеф промолчала. Граф Люсьен отошел, уже не спеша, сильнее, чем обычно, как показалось Мари-Жозеф, опираясь на трость-шпагу. Она хотела позвать его, попросить вернуться и уверить в том, что это всего лишь минутный каприз его величества и что Лоррен просто оказался рядом и потому смог его выполнить.

Однако ей не пристало обнаруживать такую фамильярность и вторгаться в его мир, ведь она уже отвергла его условия.

Она встала на колени на берегу канала и притворилась радостной и безмятежной. Когда Шерзад вынырнула перед нею, Мари-Жозеф наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Кожа у Шерзад стала какой-то странной, прохладнее и грубее на ощупь, чем обычно. Один коготь у нее был сломан, а плечо уродовала безобразная язва. Волосы ее казались спутанными и тусклыми, но глаза сияли диким, безудержным огнем.

— Шерзад, милая, что случилось, что не так?

Шерзад пропела ей, как пробралась сквозь железные решетки, выплыла из канала, отдалась на волю подводного течения, и оно вынесло ее на свободу, в океан.

— Дорогая моя, неужели ты думала, что Большой канал — это река? Нет, он всего-навсего соединен с акведуком. Не отчаивайся. Корабль найдет сокровища. Его величество сдержит обещание.

Мари-Жозеф дотронулась до воспаленной кожи у Шерзад на плече:

— Где ты поранилась?

Шерзад вздрогнула от боли и зарычала, жалуясь на грязь в фонтане.

— Граф Люсьен! — позвала она, надеясь остановить его прежде, чем он уедет.

Однако он не сел верхом на Зели. Обе лошади, без узды, пощипывали подстриженную траву возле Королевского бульвара. Граф Люсьен вышел из-за их спины, неся переметные сумы и свернутый ковер.

— Шерзад просит вас одолжить ей целебной мази, — молвила Мари-Жозеф. — Она поранилась.

Шерзад зарычала, отвергая мазь месье де Баатца.

— Эта мазь спасла мне жизнь! Только не лижи рану — так ты еще хуже сделаешь.

— Мазь кончилась, — сказал граф Люсьен. — Я послал в Бретань, к отцу, за очередной ее порцией.

Он разложил на траве красный персидский ковер.

— Морская женщина, я могу осмотреть твою рану?

Шерзад выскользнула из рук Мари-Жозеф и замерла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

— Мои чары на нее не действуют, — посетовал Люсьен.

— Она испугана. Она в отчаянии. Она искушала их, граф Люсьен, она убеждала их выпустить ее в Большой канал, чтобы спастись. Как жаль, что это невозможно!

— Уверяю вас, если она сбежит, гнев его величества будет неописуем.

— Мне безразлично!

— А напрасно.

Люсьен сел на ковер, вытянув перед собой ноги. Он снял перчатки и пошевелил пальцами, радуясь свободе. Ногти у него были безупречно ухоженные. Он открыл седельную суму и извлек из нее бутылку вина и два серебряных кубка.

— Мари-Жозеф, — с глубокой серьезностью произнес он, — его величество обладает абсолютной властью. Он способен сокрушить любое препятствие на пути к выполнению его замысла.

— А что он может сделать? — полюбопытствовала Мари-Жозеф.

Люсьен вонзил штопор в пробку и сильно потянул.

— Например, снова пустить вам кровь. Обвинить вас в колдовстве. Достаточно одного слова месье Бонтану, и вы окажетесь в Бастилии.

Люсьен вытащил пробку и наполнил кубки.

— Он может отдать вас в руки инквизиции.

— Он не пойдет на это…

— Он может заточить вас в монастыре…

— Нет, только не это!

— Так он изгонял бывших фавориток.

Он передал ей кубок.

— Вы пытаетесь меня запугать?

— Да.

— Ради моего же блага, подобно тому как мой брат запрещает мне все, что можно, доктор Фагон пускает мне кровь, а Лоррен преследует меня!

— Вы говорили, что превыше всего цените правду, а правда заключается в том, что, противясь воле его величества, вы подвергаете себя огромному риску. Неужели вы хотите, чтобы я вам солгал?

Мари-Жозеф отпила глоток, слишком расстроенная, чтобы наслаждаться букетом. Все, кому она, как ей казалось, могла доверять, обманывали ее, кроме графа Люсьена.

— Я бы не пережила, если бы вы мне солгали.

— Я поклялся, что никогда не навлеку на вас опасность, — сказал граф Люсьен, — а ложь весьма опасна. — Он достал из седельной сумы хлеб, сыр, пирожки с мясом и фрукты. — Но хватит неуютных истин. Давайте поиграем в беззаботных пейзан. Без интриг, без придворного этикета, без…

— Без денег, без еды, без крыши над головой… — добавила Мари-Жозеф.

— Еще одна неуютная истина, — согласился Люсьен. — Что ж, тогда поиграем в придворных, выехавших на пикник.

Он сделал большой глоток, снова наполнил кубки, а потом достал из кармана толстый сложенный лист пергамента и протянул его Мари-Жозеф. Она развернула его, прочла и с благодарностью взглянула на него:

— Сударь, не могу выразить свою признательность…

— Мне это почти ничего не стоило, — заверил он. — Но помните, вольная вашей сестры не будет иметь силы, пока ее не подпишет ваш брат.

— Он поставит свою подпись, — сказала Мари-Жозеф.

Решив, что опасность подвергнуться лечению мазью месье де Баатца ей уже не грозит, Шерзад, подгоняемая любопытством, подплыла ближе и засыпала их вопросами.