Луна и солнце

Не говоря ни слова, но чувствуя друг к другу симпатию, они завершили свой пикник.

Мари-Жозеф допивала вино и доедала, откусывая по маленькому кусочку, последний пирожок. Запыхавшийся слуга принес ответ на ее записку. На листе нотной бумаги Доменико неровным детским почерком нацарапал, пытаясь подражать изысканному придворному языку: «Синьорина Мария не беспокойтесь более ни секунды я полагал что вы захотите чтобы я исполнил вашу кантату ведь все что служит прославлению ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА восхитительно, а если к оному стремлению добавляется еще желание угодить синьорине Марии возможна ли для меня более высокая цель?»

Мари-Жозеф показала ответ Доменико графу Люсьену, сложила лист и спрятала за декольте, позабавленная тоном послания, благодарная Доменико за помощь.

Солнце уже проделало половину своего пути.

— Мне пора, — произнес Люсьен. — Я еще должен готовиться к Карусели.

— А мне пора вернуться в свиту мадемуазель. — Мари-Жозеф взяла угольный карандаш. — Но пожалуйста, посидите тихо одну минутку. Я хочу нарисовать ваши руки.

— Уж они точно меня не красят, — возразил он. — Руки и ноги у меня, по крайней мере, могли бы быть маленькие и изящные.

— Ваши руки прекрасны.

Она приступила к эскизу, но ее стали отвлекать его кольца. Она взяла его за руку, удивляясь собственной смелости («Наверное, я захмелела куда больше, чем мне казалось!» — сказала она себе), и сняла одно из колец. Тепло его пальцев словно ласкало ее ладонь: ей почудилось, будто он гладит ее лицо, ее грудь, ибо щеки и шея у нее запылали.

Он не мешал ей снимать кольца, пока она не дотронулась до перстня с сапфиром, который он неизменно носил.

— Я никогда его не снимаю, — сказал он. — Его величество даровал мне этот перстень, когда я вернулся ко двору.

— Хорошо, — согласилась Мари-Жозеф не без разочарования, ведь ее желания не могли учитываться в ущерб королевской воле. Одно за другим она нанизала кольца ему на пальцы и закрыла ящик для живописных принадлежностей, скрыв партитуру кантаты и неоконченный рисунок, запечатлевший руки графа Люсьена.

Глава 25

Длинная череда открытых экипажей окаймляла восточную оконечность Большого канала. Его величество играл перед его святейшеством роль учтивого и гостеприимного хозяина; они ехали вдвоем в великолепной позолоченной коляске, борта и даже спицы колес которой были отделаны бриллиантами. Она заняла место в середине, откуда открывался самый лучший вид. Августейшая семья и иностранные монархи с обеих сторон теснились возле королевского экипажа. Придворные его величества расположились во втором ряду. Меж причудливо украшенными колясками сновали слуги, предлагая вино и пирожные, фрукты и сыр.

Мари-Жозеф ехала в коляске месье, зажатая меж мадам и мадемуазель; напротив сидели месье и шевалье де Лоррен. Она ужасно жалела, что не может ехать верхом на Заши, своем верном ифрите. Тогда она бы галопом поскакала на голубятню и ожидала бы там вестей о затонувшем галеоне.

В соседнем экипаже рядом со своей супругой мадам Люцифер лениво откинулся на спинку Шартр, обмениваясь томными взорами с придворными красавицами. Он не удостоил взглядом мадемуазель д’Арманьяк в павлиньих перьях. Мари-Жозеф предположила, что он завел новый роман. Шартр не замечал охлаждения Мари-Жозеф, как не замечал печальных вздохов мадемуазель д’Арманьяк; он даже не обратил внимания на то, что Мари-Жозеф больше не появляется в его обсерватории, не пользуется его сложным микроскопом и не одалживает его чудную логарифмическую линейку, а если и обратил внимание, то предпочел обойти этот факт молчанием.

А вот Лоррена весьма раздражала холодность Мари-Жозеф. С каждым толчком коляски он все ближе придвигал ноги к ее ногам, пока она не прижала подошвы туфель к опоре сиденья. Тогда он стал поглаживать кончиком башмака ее лодыжку. Одновременно он прошептал что-то на ухо месье и словно нечаянно запустил пальцы под его расшитый золотом жюстокор, лаская его бедро.

Мадам оторвала взгляд от своего нового бриллиантового браслета.

— У вас слишком большие ступни, месье де Лоррен, — заявила мадам. — Прошу вас, подвиньтесь, вы нас совсем затолкали.

Она сильно стукнула его веером по колену. Мари-Жозеф чуть было не расплакалась от благодарности к мадам, хотя только что готова была разрыдаться от обиды на Лоррена. Она прикусила губу, чтобы удержаться от слез.

— Мадам, вы меня обижаете, тем более что мои ступни всегда славились изяществом и малым размером. — Лоррен отодвинул ноги от лодыжек Мари-Жозеф. — Может быть, вы перепутали мои ступни с какой-нибудь иной частью моего тела?

— Разумеется, — оскорбленно откликнулась мадам. — Несомненно, с вашим языком.

Явно не веря своим ушам, месье бросил на супругу лукавый взгляд. Лоррен, раз в кои-то веки, потерял дар речи. Лотта затряслась от сдерживаемого смеха, как за минуту перед тем — Мари-Жозеф от сдерживаемых слез. Покраснев, Мари-Жозеф внезапно осознала, чему смеется Лотта и почему она не может засмеяться вслух. Мадам, принявшая безмятежный вид и притворившаяся, будто не понимает двусмысленности своих слов, не похвалила бы мадемуазель за такую проницательность.

— Поглядите на королеву Марию! — воскликнула Лотта, показав на экипаж Якова и Марии, стоявший рядом с королевским. — Да она настоящая пиратка, захватчица! Уговорите Халиду уделять мне хотя бы несколько минут ежедневно!

— Если ее величество попытается встать, то опрокинется, — сухо сказала мадам.

Мария Моденская носила фонтанж, не имеющий себе равных по высоте и массивности. Ленты и кружева каскадом низвергались ей на спину и трепетали на проволочном каркасе на расстоянии вытянутой руки от ее головы. С таким головным убором она не смогла бы ехать в закрытой карете.

— Мадемуазель Халида сама выбирает заказы, — извиняющимся тоном сказала Мари-Жозеф Лотте. Пусть брат и откажется подписать бумаги, Мари-Жозеф считала свою сестру свободной, хотя бы номинально.

— Ее величество королева Мария значительно щедрее вознаграждает свою свиту, — пояснила Лотта.

— Иными словами, щедрее раздает деньги его величества!

Халида ехала в экипаже королевы, держа на подушечке ее платок. Мари-Жозеф, пораженная, не могла не радоваться возвышению сестры, но одновременно ей стало боязно.

«Радостно и страшно, — подумала Мари-Жозеф, — ведь торжество всегда таит в себе риск».

Лакей опустил подножку. Мари-Жозеф вышла из коляски и поспешила на берег Большого канала.

— Шерзад! — позвала она.

Она запела, вызывая русалку. Несколько невыносимо долгих минут она боялась, что Шерзад не явится, но в конце концов удар раздвоенного хвоста обрызгал ей туфли.

— Шерзад, прыгни в честь его величества!

Шерзад поплыла, снова и снова кувыркаясь на волнах; волосы ее мягко струились, повторяя очертания ее тела. Не доплывая двухсот шагов до конца канала, она повернула и устремилась к карете его величества, разогнавшись до невероятной скорости. Мощным рывком она взвилась над водой и, подняв огромный фонтан брызг, низверглась вниз. Пораженные небывалым зрелищем, гости вскрикнули и зааплодировали.