Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Кику только покачал головой. Что тут ответишь, если он и сам давно подумывает о цистернах?.. Однако Сыргие Волох не дает согласия… будь она неладна, эта пекарня!
Он медленно прошел в угол, снял с гвоздя куртку, деловито натянул ее на плечи, стараясь не смотреть на Антонюка, который меж тем не сводил с него глаз.
— Ну ладно, пойду. Займусь делом… пока наступит день, — отвернулся "доброволец", указывая в сторону кладовки.
— Иди, парень, иди, делай, что сказано. Иначе попадет от Агаке, — без всякого упрека посоветовал Кику. — Не то что потеряет доверие, — станет придираться: почему откладываешь? Наш Агаке в последнее время сделался… как бы тебе сказать, — он стал искать подходящее слово, — как будто вторым ответственным. Даже сумел вытеснить плутоньера
Настаивать на ответе ему почему-то не хотелось.
Поднявшись по ступенькам и оказавшись на улице, он побрел куда глаза глядят. Пока не свалит усталость.
Но как тут можно было ощутить усталость, если в голове бешено завертелись мысли, увлекая в самые дальние хитроумные сплетения! Как бы там ни было, он не мог распутать "дело Бабочки" — оно оказалось слишком сложным и туманным даже для него. Тем более что ему неоткуда было знать о таком "совпадении": выйдя из пекарни и сделав всего несколько шагов по улице, Лилиана столкнулась лицом к лицу с Дэнуцем, тем самым, что подрабатывал на жизнь в "Полиции нравов".
— Я уже давненько поджидаю тебя, подрывной элемент, состоящий на подозрении у одних и преданный бойкоту другими… И все равно влюбленная в своих… не знаю только точного количества этих счастливцев! — обратился он к девушке приятным, хорошо поставленным басом. Потом дотронулся до ее руки: — До чего же ты пропахла свежим, только что из печи хлебом! Так и хочется откусить! Хоть бы пообещала: в случае крайней нужды…
— Подожди, подожди, — она тщетно пыталась отнять руку, к которой он тянулся губами. Нельзя было сказать, что встреча обрадовала ее. — Почему тебе пришло в голову искать меня возле пекарни?
— Дорогая моя, для студента-юриста, пусть даже бывшего и все ж наделенного неоспоримыми способностями в области криминалистики… — Он заглянул ей в глаза, пытаясь уяснить, стоит ли договаривать до конца. Его привела в замешательство неожиданная резкость, с какой Лилиана пыталась вырвать свою руку из его. — Но даже и без этой склонности. Ты разбудила во мне инстинкт животного, сделала гончей собакой, потому я и схватываю все ноздрями. Даже с закрытыми глазами сумел бы тебя найти. В любом месте и в любое время… Посмотри на меня, скорее, — интригующе договорил он, — попробую читать мысли по глазам…
— Ты должен знать, что этот парень очень дорог мне, — сказала она. — Я сама сказала, что люблю его, и ни капли не покривила душой.
— Ну что же… Если это так, значит, он будет дорог и мне, — очень спокойно проговорил он. — Я ведь знаю, Лили, — каким бы ограниченным ни был его кругозор — как и у любого человека, занимающегося физическим трудом, — в твоих глазах это не помеха, наоборот, принимает куда более веские очертания, несмотря на всю оскорбительность… Господи, что тут скажешь? Одним словом — принимаю соперника!
— Это не совсем так, Дан. — Лилиана слушала его рассеянно, без прежней заинтересованности. — Хотелось бы, чтоб ты до конца понял меня, но не знаю, смогу ли как следует объяснить… Я убрала руку, когда ты хотел поцеловать ее, потому что совсем еще недавно ее целовал он. И не только это, — она дала понять, что он не должен возражать. — Я даже попросила его… Позвала к себе, чтоб остался… заночевал у меня… И что же он сделал? Отказался! Отказался как раз потому, что любит меня.
— Я понимаю его. Насколько, разумеется, позволяет воспитание, приличия… И упаси боже, не собираюсь, наподобие благородного рыцаря, уступать дорогу. Надеюсь, что и ты не потребуешь этого от меня. Просто потому, что какие-то права дал и мне… хотя бы долгий стаж влюбленности! — Под конец он попытался свести свои слова к шутке.
— Нет, требовать я не буду, — по-прежнему сдержанно сказала она. — И все же хочу попросить: не провожай меня домой, Дан! Не
потому, нет, что может встретиться он, хотя это и не исключено: хочу оставаться перед ним чистой! Не изменять даже в мыслях! Не подумай только… что он сам упоминал о тебе и что это… обязательно должно привести к плохому. Дело в другом… Не в жалости, нет. Скорее что-то диаметрально противоположное. Хотя пока еще не могу с полной определенностью назвать каким-то точным словом это "что-то"… Ну вот, а теперь давай просто погуляем по улице… Если будешь настаивать на встрече, то и завтра пойдем гулять по улицам. Обещай, что дашь мне время…— Обещаю, дорогая, охотно, — искренне заверил он. — Ничего большего, договорились… И все же одно крайне удивило, даже потрясло меня — зачем сразу видеть во мне какого-то волокиту, предполагать, что я начну ревновать, враждовать с соперником? — Он резко, почти на полуслове замолчал, смутившись оттого, что вынужден говорить эти банальные вещи. Потом решил все же продолжать: — Мне тоже хочется предупредить тебя: я остро чувствую жестокость, Лилиана. Неважно, неважно, победа или мучения ждут нас, — в любом случае никому не позволено топтать наше человеческое достоинство. Со всеми моими недостатками — у кого их не бывает? — я вместе с тем не допускаю… не могу позволить себе согласиться с нынешним режимом! Ты должна помнить об этом всегда. Я не только в теории, но и на деле доказал… — последние слова он произнес шепотом.
— Он вспомнил и Василе Антонюка, — снова сказала Лилиана, по-видимому все еще оставаясь под впечатлением разговора с Илие. — Спросил: этого "добровольца" ты тоже любишь?
— Получив утвердительный ответ?
— Но как еще я могла ответить? Хотя после освобождения из тюрьмы он даже не показывается на глаза. И не потому, что я этого хочу. Бойкотирует, наглец! — Она остановилась, охваченная какими-то мыслями, затем, поймав на себе беспокойный взгляд Дана, пошла дальше. — Но чего я и сама не могу понять, так это, что и его, Василе, я тоже нисколько не обманывала… Господи, какую чепуху я болтаю! Иногда начинаю думать, не испорченный ли я человек, из этих, что ходят…
Они уже были возле дома, и, заметив, что Фурникэ собирается открыть калитку, Лилиана воскликнула:
— Нет, нет, дорогой, мы, кажется, договорились! Можем погулять еще, если хочешь. Если нет, разойдемся без обиды…
— Конечно, давай погуляем! — согласился он. слегка обнимая ее за талию.
И повел в темноту, в сторону от дома.
— Как мне хотелось вовлечь его в нашу группу! — вновь заговорила она, теперь уже спокойным тоном. — Тем более что ходил разукрашенный всеми этими ремнями, значками, щеголял солдатским поясом. На войну, и никаких! С кем бы ни воевать, лишь бы воевать. По-том узнал, что я немного знаю немецкий язык, и начал приставать: научи хоть чему-нибудь! Станем шпионами, в пользу русских или тех же. немцев… — Она неслышно рассмеялась. — Держит под руку, а шагает все равно строевым шагом. Вместо того чтоб шептать на ухо о любви, о чувствах, болтает чепуху из газет… А я даже не знаю, что отвечать, — готов совершить любую глупость, все, что угодно. И в то же время — рабочий, гнет спину в мастерских. Невиданный случай! Меня, конечно, задело: подцеплю не где-нибудь, а тут же, у ворот мастерских! И что ты думаешь? В первый же вечер, разгуливая со мной в обнимку, послушно стал рисовать на стенах домов серп и молот. Потом говорит: зачем эти самодельные рисунки, если из-под развалин типографии можно достать печатный станок? Мда… Жаль только, что в глазах Илоны…
— Да, да, — стал поддакивать он с каким-то подчеркнуто отсутствующим, рассеянным видом. — Так что ты начала говорить про Илону?
— Никто на нас не обращал внимания — влюбленные как влюбленные, обнимаемся, даже целуемся… — заговорила она, мгновенно переменив тему. — Потом этот буйвол вошел во вкус, чуть что, сам лезет с объятиями и поцелуями. И… знаешь что? Должна сказать честно: это не было мне противно. Вот и не могу теперь понять: почему не показывается, осел? В особенности если учесть, что вышел на свободу только благодаря мне… Конечно, тебе, но он ведь этого не знает.