Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Между тем хозяйка дома, сестра Параскива, угадывая в нем хорошего работника, к тому же ведущего скромный, аскетический образ жизни, надеялась со временем также обратить его в "брата", нужного и секте и предприятию.
Постепенно она стала посвящать Волоха в сокровенные тайны баптизма. Тот сопротивлялся, отговариваясь, что не может так легко отказаться от своей веры, от истинной православной церкви. И все же какую-то надежду сестре Параскиве он подал: чтоб не выгнала на улицу.
И вновь стал искушать соблазн. Чего только нельзя было изготовить в мастерской, каких, например, деталей для печатного станка или других нужных вещей… Закоулок Гаврилэ Грозана не шел ни в какое сравнение с подвалами дома Параскивы! Любые, самые сложные предметы могли изготовлять эти искусные мастера;
Ему не с кем было даже посоветоваться, и для того, чтоб не совершить непростительной оплошности, он решил до поры до времени потерпеть, поближе изучить этих людей. Трудно было поверить в то, что дело держалось на одной сестре Параскиве, — найдутся, наверно, внутренние связки, быть может, более существенные. Важнее всего было раскусить, чем дышат "братья", которые вертятся на рынке, продавая свечи. Их следовало прощупать в первую очередь.
Однажды в мастерской появился какой-то мужчина, на первый взгляд довольно странной, необычной внешности. Он свободно открывал двери, одну за другой, здоровался с каждым, кто встречался на пути, с нескрываемым любопытством рассматривал все, что попадало в поле зрения, присматривался к работе мастеровых… И делал все это с такой обезоруживающей простотой и нарочитым равнодушием, что любые подозрения, какие мог бы вызвать незнакомец, отпадали сами собой… В руках у него был портфель с замком, и он открыл его, как только кто-то из братьев провел гостя в апартаменты Параскивы.
— Некоторые называют меня Косым, — робко, чуть ли не покраснев, проговорил он. — Но вот тут, — он хлопнул рукой по портфелю, — лежит удостоверение… И если вас интересует, чем я занимаюсь…
"Сестра" любезно пригласила его присесть.
— Чем можно вас угостить? — пожирая глазами гостя, спросила она. — Чашечку кофе? Варенье?
— Я состою на службе… вот этой, — он вытащил из портфеля удостоверение.
— Я полностью в вашем распоряжении, — послушно и почтительно проговорила хозяйка.
Гость отхлебнул кофе, попробовал варенья, что ж касается вороха бумаг, который выложила перед ним хозяйка, то даже не дотронулся до них, хотя и не подал знака, что вообще не интересуется ими.
В это время в комнате появился Канараке. Он принес еще кучу каких-то справок, подтверждающих инвалидность "братьев", освобождение от трудовой повинности по возрасту, прочие льготы…
— Изделия из жести, само собой, никого не интересуют, — заявил гость. — Свечи — тоже. К нашему ведомству они имеют весьма косвенное отношение. Хотя, признаюсь, мне очень понравилась ваша система открытых дверей. С одной стороны, легче вовлекать новых братьев по вере, — стал бормотать пришедший, исподтишка разглядывая мастеровых, сновавших под окнами, намеренно хромая, самым невероятным образом горбясь и скрючивая шеи… — У вас много хороших работников, насколько могу понять? — спросил он сестру Параскиву. — И, конечно, ни одного развратника или картежника — такие бывают только среди безбожников… Мне, по правде говоря, это очень нравится… я всегда ценил умных людей…
Он поднялся на ноги и стал ходить по комнате, стараясь разглядеть поближе мастеровых, собравшихся к тому времени по распоряжению сестры Параскивы. Потом сказал:
— Видите ли, словоохотливых людей найти не так уж трудно, но судьбы людские решают не они — великая армия молчальников. Поэтому нужно научиться понимать смысл их молчания. Уметь поймать вовремя, почему оно "улыбается", почему "скрипит зубами", — и сразу все станет ясно. Так вот, что скажете: есть среди вас бунтари? Не может быть, чтоб не было! — искренне удивился он, поймав между тем на себе косой, исподтишка взгляд Волоха.
Волох стал судорожно припоминать: где это было? Когда? На какой-то узенькой боковой улочке. Вспомнил! После того как ушел из комнатушки
Виктории, оставив там ночевать Зигу… Да, да, он взял на себя этого барбоса, стараясь увести подальше от дома "швеи"…Узнал ли и тот его, Волоха? Маловероятно. Во всяком случае, если и узнал, то не подает виду. Нет, нет, исключается: шпик ничего не вспомнил.
Нельзя кому-либо говорить об этом визите, в особенности Илие, которому он имел неосторожность дать адрес, думал Волох, ожидая меж тем, что Кику рано или поздно у него появится. Да, в особенности ему… Когда-то, еще в тюрьме, Волох предложил ему пойти работать в военную пекарню — и тому удалось это без всякого труда. Подозрительно! А потом, потом? Его попросили любой ценой связаться с товарищами на воле, и Кику преспокойно передал буханку хлеба, разрезанную пополам… Все дело в том, не испробовал ли кто-то еще вкус того хлеба… Пекарь, видите ли, выполнял поручение "советских патриотов" только потому, что ему понравилось, как они держались в тюрьме, куда сам попал за обычную драку где-то на городской окраине…
Склонившись над тисками, Сыргие под равномерные движения ножовки стал припоминать тюрьму. Первым политическим заключенным, какого встретил там Илие, был он, Волох. Правда, когда Кику появился в камере, он был в обморочном состоянии — из-за голодовки. Однако потом тот сам представился Волоху, поклонился и ни с того ни с сего попросил доверить какое-либо задание. Сыргие, разумеется, стал выспрашивать, чего ради он пришел к такому решению, связанному с риском и готовностью жертвовать собой.
— Мне довелось увидеть, как ты держался, когда фашисты допрашивали в камере пыток.
— Как держался?.. Но почему ты сам оказался там — не держал, случайно, кнутовище арапника?
— Нет, — ответил тот. — Приказали принести воды… лили тебе на голову. Когда пришел в себя, я видел…
— Но как ты мог знать что-либо обо мне, если оказался я тут только потому, что попал в облаву? Не успел вовремя поменять удостоверение личности.
— Узнать было просто: в кровь они разбивают только коммунистов.
Зная, что посаженные по уголовным делам часто при-служивают гестаповцам, Волох послал его ко всем чертям.
На какие только ухищрения не шел Кику, чтоб тот в конце концов поверил ему!
"Но кто просил тебя заявляться сюда? И какого черта так долго держит его эта лицемерная баптистка?" — начал беспокоиться ответственный. Он решил ждать Кику в келье, тем более что с минуты на минуту к нему должен был зайти брат Хараламбие.
Илие вскоре появился.
— Ну вот, — с трудом переводя дыхание, сказал пекарь, — кажется, получил благословение. Пускай мне делают обрезание, пускай оскопят по приказу султана, только в баптисты я не подамся до самой смерти! — И слова его и жесты свидетельствовали о том, что он хочет поднять настроение у хозяина. — Надеюсь, ты тоже примешь меня как брата… только не как сводного — родного?
— Что случилось, парень? — стараясь скрыть раздражение, спросил Волох. — Настолько срочное дело, что нельзя было отложить до другого раза?
— Но разве ты куда-то торопишься? — в тон ему ответил Илие.
— Об этом не будем.
— В таком случае: добрый день! Как поживаешь, дорогой Сыргие? Я очень по тебе соскучился… Или не веришь? — улыбнулся он, высказывая обиду, которую Волоху следовало как-то загладить.
— Верю, верю, и все же только вчера вечером мы отложили назначенную на сегодня встречу… — Волох не поддержал игры, в которую Кику намеревался его втянуть. — Кроме того, хотелось бы знать, чего нужно от тебя Параскиве… в такой ли она мере любопытна, как и некоторые другие?
— Только одного: сделать баптистом! — деловито ответил Илие. — Не я ее затронул, она меня.
— Это понятно, что начала она. Но в том-то и дело. Видишь ли…
— Вижу. Ты недоволен моим приходом. Испортилось настроение. Вижу.
— При чем тут настроение? — Волох решил поговорить с Кику как можно более внушительно, однако этому помешал еле слышный стук в дверь. Оба они внезапно застыли. В следующее мгновение Волох легонько подлежал к порогу, приложил ухо к двери, потом, резко потерев ладонью лоб, наполовину приоткрыл ее, не снимая, впрочем, руки с защелки.