Луна, луна, скройся!

— Что?!

— Она пыталась зарезать твою Лиляну, и я метнул вилы. Я… не успел увидеть, попал ли. И если попал, то в кого. Они очень близко друг от друга были. Но вроде бы вилы об лестницу не грохнули.

— Святая Мать! Лиляна!!!

Кристо переступает по лестнице: шаг, и другой.

Я прислушиваюсь — не похоже, чтобы Люция уже оправилась от вил.

— Я здесь!

Если в разговоре с Сенкевичем голос мой звучал просто слабо и несчастно, то на этот раз выходит вовсе мышиный писк.

— Лиляна! — ещё шаги, осторожные, с промежутками.

— Слишком тихо. Это может быть хитрость, — замечает Адомас. — Спроси её что-нибудь.

Кристо застывает в раздумье.

— Лиляна, что делал Батори в тот вечер, когда я его впервые увидел?

Он что, идиот? Ведь меня не было дома, когда они столкнулись у меня в хатке! А может, имеется в виду…

— Он сделал варёную картошку!

— Лиляна, я спускаюсь к тебе!

— Здесь Люция, — поспешно говорю я, и Кристо снова замирает. — У неё мой нож, и она ещё дышит.

— А вилы в ней? — интересуется Адомас. — Если в ней, то пусть себе дышит.

Протянуть руку и нашарить спину Шерифович не так уж легко себя заставить — но я делаю это. Да, вилы там, и одежда возле воткнувшихся зубьев вся мокрая.

— Да, в ней!

— Всё, я иду! — судя по звукам, Кристо отбросил всякую осторожность и помчался вниз, как по проспекту. Вот дурак-то.

— У меня с собой есть фонарик! — кричит Адомас.

— Что же ты молчал! — голос «волка» раздаётся уже совсем рядом.

— Да я только сейчас нашарил! — сверху вспыхивает, на несколько секунд ослепляя, кружочек белого света. Я зажмуриваюсь. Наверное, Кристо тоже, потому что некоторое время он не двигается и молчит. Потом я слышу странные звуки — короткий свист, три или четыре глухих шлепка и ещё словно покатилось что-то вниз по ступенькам. Открыв глаза, я вижу, что совсем рядом от меня лежит Люция, наколотая на вилы, как сосиска на вилку, и у неё нет головы. Над телом стоит с окровавленной саблей Кристо — на его обнажённой левой руки тянутся глубокие, густо-красным сочащиеся царапины — и глядит на меня совершенно безумно.

— Что ты так смотришь? Ты, часом, меня не думаешь того… тоже саблей?

— Лиляна, у тебя… у тебя голова проломлена, да?

— Где?! — я вскидываю руки.

— Не трогай!

— Что там у меня?! Мозги наружу?!

— Не знаю. У тебя там всё в крови.

— Эй, а что у неё с головой? — по-польски кричит сверху Адомас. — Вся в крови!

— Я не знаю, — отвечает Кристо.

— Посмотри, не видно ли мозга и костей!

«Волк» сглатывает и, подойдя совсем близко, наклоняется ко мне. Я чувствую, как он шевелит мне пальцами волосы.

— Похоже, рассечена кожа, — говорит он громко.

— Этим бы черепом сахар колоть, — восхищается Адомас. — Не кость, а титан! Ты слышал, как она по ступенькам-то катилась? Неси её сюда, её сейчас умыть, перевязать и спать положить. Сотрясение мозга тут гарантировано.

Пока Кристо, подхватив на руки, тащит меня наверх, я слышу, что Ядвига внизу уже проснулась и снова принялась выть.

— Кристо?

— М-м-м?

— Я всё теперь поняла. Совсем. В Пруссии и Польше язычество в моду… ввели жрецы. А вампиры толкают католичество. Везде, где вампиры, там католиков полно. А жрецы… раскручивают интерес к древним традициям.

— Что за чушь? Почему католичество — вампиры?

— Не знаю. Наверное, им нравится… «вот кровь моя — пейте её».

— Ох, Лиляна. Спи давай дальше.

— Угу. А мы здесь уже сколько?

— Три дня только. Спи, говорю. Быстрее всё зарастёт.

Глава XIV. Лиляна снова плачет и снова танцует

Адомас залатал меня на славу: нос поставил на место (хотя теперь он, конечно, будет не такой уж курносый), зашил рану на голове так аккуратно, что зарастает она быстро и ровно, и шрам будет не очень большой. Про ребро литовец сказал, что трещина скоро сама «пройдёт», если я не буду слишком много вертеться, а вот обнаружившийся перелом не то лучевой, не то локтевой кости потребовал больше внимания — теперь мне надо регулярно обновлять плотную повязку на руке и ни в коем случае не нагружать кисть, пока кость точно-точно не срастётся. Синяки же и шишки рассасываются сами собой.

Рукописи мы отдали на хранение Адомасу. Амулет оставили ему же, на случай, если Шимбровский скоро инициирует ещё одного мёртвого жреца — а что-то мне подсказывает, что старый фанатик постарается с этим не мешкать. Ядвига уже пришла в себя настолько, что снова сама растапливает печь, готовит и кормит кур. Коня Сенкевича мы поставили в одно из пустующих стойл конюшни, подальше от Марчиного. Адомас сказал, что можно их так и оставить: они не устают и не едят, в отличие от мёртвых жрецов. Если верить преданиям, в прежние времена литовским витязям даже случалось, забравшись в чей-нибудь очень старый склеп, обнаруживать таких коней в целости и сохранности и потом благополучно совершать верхом на них разные подвиги.

Пристроив, таким образом, и старуху, и бесценные свитки с книгами, мы с Кристо выходим на шоссе и идём к городу с романтическим названием Высокий Двор. Пешком. Там, возле Высокого Двора, нас ждёт ещё один курган, предпоследний.

На этот раз могила стоит не у города или деревни, как я уже привыкла, а в лесу. Нам приходится искать нужное место, бродя просеками и тропами чуть ли не по колено в грязи и под постоянно моросящим дождём. По дороге мы купили Кристо новую рубашку — влезать в одну из Марчиновых он не захотел ни за какие коврижки — и модные в Польской республике совершенно идиотские шерстяные шапочки, кругло и туго обтягивающие голову. Выглядим мы в них нелепо, но зато голове тепло несмотря на дождь.

Сначала мы выбредаем вовсе не к кургану, а к языческому капищу: посреди поляны стоит что-то вроде стола из камня, с выемкой для сбора крови, в которой сейчас плещется стылая вода; с краю лужайки поставлен деревянный навес. Божка нигде не видно — или его роль исполняет один из обступающих поляну дубов, или его приносят в случае необходимости с собой.

— Вряд ли в такую погоду кто-то сюда придёт, — говорю я. — Давай немного отдохнём?

Кристо сваливает под навес рюкзак, и я сажусь на него, будто на пуфик. Хоть какое-то удовольствие от всех этих травм: пока «волк» разыскивает хворост посуше, негромко бранясь в кустах, я уже наслаждаюсь отдыхом. Однако и самый сухой и мелкий хворост оказывается слишком влажен и никак не хочет заниматься, как Кристо ни чиркает зажигалкой.

— Надо было запастись газетами, — сетует парень. — Было бы чем растопить.

— Ну… нам же не все страницы в атласе нужны? — я, повозившись, достаю его из кармана рюкзака и открываю, чтобы выдрать лишние листы. От резкого движения из брошюрки вылетают карточки — Ловаша и Марчина. Вторую я нашла в библиотеке в семейном альбоме, она очень старая, и Твардовскому на ней лет шестнадцать-семнадцать: видно, что он пытается отращивать усы и что там пока, собственно, почти и нечего отращивать. Волосы у него на карточке длинные, подвитыми локонами спадающие на плечи, и одет он в имитацию позднесредневекового костюма: полосатая кофта с белым гофрированным воротничком, короткие пышные шаровары, заканчивающиеся как раз над коленом, чулки с завязками бантиком и туфли, похожие на лапоточки. На боку у юного Твардовского прицеплена шпага. Наверное, это была специальная костюмированная съёмка.