Луна, луна, скройся!

— Нашёл время и место. Иди давай, вон та дверь.

— Библиотека? — неожиданно приятным баритоном с молодечески-звонкими нотками уточняет Сенкевич.

— Нет, я думала, тебе в туалет срочно надо. Конечно, библиотека! Стево!

Дверь этажом ниже открывается, но входит один или двое? Если Люция осталась на карауле, то… то я не знаю, что, но точно всё будет сложнее.

Переглянувшись с Кристо, я на четвереньках выползаю на лестницу в приоткрытую дверь.

И получаю мощный пинок в рёбра чуть ниже подмышки, так, что меня впечатывает плечом в стенку, и, не удержавшись, я кубарем качусь по ступенькам, чудом не ухая в провал — какой дурак мог решить установить лестницу без перил! — успешно группируюсь, но всё равно ушибаюсь очень больно — края ступенек бьют меня по лбу, по бокам, по рукам, везде. К тому моменту, когда мне удаётся остановиться, у меня как минимум треснуто ребро, расквашен нос и всё тело в болезненных ушибах. Вот и повоевала. Разогнувшись и сев, опираясь спиной на стену, я выхватываю — хм, скорее, вытаскиваю — «волчий» нож и смотрю наверх, ожидая, что Люция уже неспешно спускается с обычной ехидной ухмылкой на лице. Лукавить в моём положении негоже: даже в нормальной ситуации она сильнее меня, а сейчас я её разве что поцарапать сумею. Но мне бы её задержать и отвлечь, а там уж Кристо догадается выглянуть, посмотреть, отчего я не возвращаюсь.

Но Кристо уже выглянул — нет, скорее, он слышал, как я отправилась в свой стремительный полёт — потому что, когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что они с Люцией сцепились врукопашную. Мой бывший «волчонок» даже не догадался вынуть саблю из ножен! Места перед дверью совсем мало, и «волки», раскачиваясь и пыхтя, топчутся, стараясь опрокинуть один другого. Дверь в спальню почему-то прикрыта, и Адомас с вилами очевидно стоит за ней — струсил, что ли? Я раздумываю о том, удастся ли мне изменить статус-кво, если я сумею сейчас встать и доковылять до дерущихся — и, наверное, думаю слишком долго, потому что из библиотеки, буквально несколькими ступеньками ниже меня выходит здоровенный усатый мужик с чемоданом. И конечно, оглядывая лестницу, замечает меня.

Некоторое время мы таращимся друг на друга — он изумлённо, а я сумрачно — и вдруг весело и звонко мужик вопрошает:

— Наследница, что ли?

Прежде, чем ответить, я с достоинством стираю кровь с губ. Мой голос звучит хрипло и несчастно:

— Да. Поставь книги на место.

— Нет, девочка, — мужик посмеивается так добродушно, словно поддразнивает маленькую племянницу. — У книжек теперь другое место. Я их забираю, девочка. По праву сильного.

Этому праву мне противопоставить очевидно нечего, но я упрямо повторяю:

— Поставь книги на место, х…й собачий.

Сенкевич заливается так, словно услышал невесть какую смешную шутку.

— А то что? — любопытствует он, отсмеявшись. — Ты будешь плакать, и сердце моё не выдержит и разорвётся?

— Стево, мать твою кони! — кричит сверху Люция. Я кидаю быстрый взгляд в её сторону. То ли крик стоил ей пары шагов, то ли закричала она оттого, что Кристо стал одерживать верх — но теперь она раскачивается на самом краю провала, уже не столько толкая «белого волка», сколько цепляясь за него.

Сенкевич реагирует без колебаний: не очень аккуратно кидает чемодан — о, бесценные рукописи! — и проносится мимо меня вверх по лестнице. Я пытаюсь повторить давешний трюк Люции — подставить ему ножку — но запаздываю, только зря дёргаюсь. Однако, пока Сенкевич добегает до «волков», ситуация несколько меняется: Шерифович удаётся отжать Кристо от края лестницы, хотя она всё ещё неустойчиво балансирует ступенькой ниже — заметив спешащее к противнику подкрепление, «белый волк» резко и неожиданно притягивает Люцию, а потом так же резко толкает её вниз по лестнице, вперёд спиной. Треск ткани и гул чугунных ступенек — Шерифович, взмахнув руками, в одной из которых развевается половина рукава Кристо, отлетает прямо на Сенкевича. Если бы жрец был живой, это вышибло бы из него дух, а то и с ног сбило, но мертвецу хоть бы хны — только пошатнулся слегка, и, грубовато отпихнув Люцию к стене себе за спину, выхватывает саблю. Но у «волка» в руках теперь — наконец-то! — тоже сабля, и он уже возле Сенкевича, и клинки мелькают и звенят — Люция тихонько отступает ниже — вот уж кому вышибло дух, правда, не столько падением, сколько стеной.

— Ага! — Адомас, наконец-то, выбегает со своими вилами наперевес, и смотрится при этом удивительно грозно. Ох, ну, конечно же, дверь открывается наружу, он бы просто сбил Кристо вместе с Люцией, если бы попытался выйти, пока они стояли так близко. Не иначе, как это Шерифович так хитро его запечатала — её бы «лисой» называть, а не «волчицей».

К сожалению, дух Люция переводит очень быстро, а, переведя, вспоминает обо мне и принимается не очень даже торопливо спускаться. Её лицо, освещённое тусклым зелёным светом от черепов, мне очень не нравится — несмотря на то, что я не вижу у неё в руках никакого оружия. Адомас тоже замечает движение «волчицы», но размахивающие саблями Кристо и Сенкевич не дают ему кинуться мне на помощь, и он мечется, не в состоянии ни ударить мертвеца — слишком велика опасность задеть «волка» или просто помешать — ни побежать за Люцией. Я стараюсь усесться как можно надёжней и выставляю нож — но рука словно ватная, и он в ней даже не дрожит, а колеблется.

Люция это отлично видит и потому, остановившись несколькими ступеньками выше, спокойно позволяет себе оглянуться на драку наверху и только потом обратиться ко мне:

— Ну, вот и свиделись. Один на один, как ты мечтала. Что теперь?

Хороший вопрос. Отчаянного волевого усилия хватает на то, чтобы серебряный нож в моей руке на несколько секунд перестал раскачиваться. Эти секунды проходят быстро, слишком быстро — и всё это время Люция стоит неподвижно, с любопытством рассматривая лезвие.

— Брать вещи из могил не к добру, слышала такое? — спрашивает она, убедившись, что я ей, увы, угрожаю разве что символически. Подойдя совсем близко и быстро наклонившись, она просто выдирает нож у меня из пальцев — я только и успеваю, что вскрикнуть — и тут же выпрямляется. Похоже, меня зарежут, как жертвенного барашка. — Ты ведь была славной девчонкой, Лилянка. Миленькой такой, будто щеночек. Но ты сделала неверный выбор. Совсем неверный. Жаль.

Нельзя сказать, что я не сопротивляюсь, когда она хватает меня за волосы, чтобы оттянуть голову и выставить горло — но руки меня предали, в них кисель вместо мышц и ломкие пшеничные сухарики вместо костей, и Люция не обращает на моё сопротивление ни малейшего внимания. На долю секунды она замирает, примеряясь, чтобы ударить меня чисто, не скользнув лезвием по ожерелью…

… я зажмуриваюсь и чувствую…

… как сердце делает свой последний удар …

… гулкий, как шаг по этим холодным чугунным ступеням …

… так болезненно отдающийся в голове …

… в натянутой, как перепонка бубна, коже скальпа …

… и …

Люция падает на меня. Голова Шерифович каким-то непостижимым образом оказывается на моём плече, и я слышу, как она хрипит мне на ухо короткое и грязное ругательство. «Волчица» очень тяжёлая, и я пытаюсь отпихнуть её, чувствуя, что ещё немного, и она раздавит меня, как лягушку.

И, каким-то образом сумев выдрать волосы из пальцев Люции и выбраться из-под неё, понимаю: темно не потому, что я всё ещё не открыла глаза, а потому, что… ну, темно.

Я не знаю, что это за волшебство и кто его применил — Адомас или Сенкевич, и не знаю, жив ли ещё Кристо. Я слышу стылое шуршание дождя и дыхание — своё, и булькающее Люции, и чьё-то ещё — ещё одно или два? Я уже почти решаю, что мне стоит тихонько заползти в библиотеку и затаиться где-нибудь в уголке, как встревоженный голос Кристо окликает меня:

— Лиляна? Лиляна?! Помереть мне, отчего темно-то так!

«Волк» восклицает это на цыганском, но Адомас догадывается, о чём он:

— Последний мёртвый жрец Пяркунаса упокоен. Черепа погасли. Теперь всё, до появления нового Марчина.

Что? У Шимбровского больше не осталось мёртвых жрецов? Я думала, их целая армия!

— Ничего не вижу, — Кристо переходит на галицийский. — Как назло, дождь этот! Адомас, где Лиляна?

Литовец мешкает с ответом.

— Адомас?

— Я не знаю, успел ли. И… попал ли в Шерифович.