Луна, луна, скройся!

Надо будет расспросить потом Батори. При встрече. Я перевожу взгляд на Кристо. Он сидит, уставившись на пальцы ног. Я соображаю, что мы забыли обуться. Не очень хорошо — купить обувь всегда можно, но на босого покупателя почти наверняка обратят внимание.

— А куда мы идём?

— Я не буду об этом кричать на реке.

Проходит совсем немного времени, и речушка превращается во что-то вроде канала, довольно глубокого, но страшно узкого — между берегами и бортами катера остаётся не больше метра. Пока «канал» не превращается обратно в Бодву, нам приходится чуть не ползти. Часа через три путешествия Леманн останавливает катер.

— Я не могу подойти к берегу ближе. Вам придётся доплыть, — он показывает рукой, куда именно. Как будто нельзя догадаться, что к тому берегу, что ближе другого. — Это Фельшожольца. Сейчас я дам деньги.

Он действительно залезает во внутренний карман пиджака, открывает портмоне и, не считая, вынимает несколько крупных купюр. Я забираю и прячу их в конверт к паспорту, чтобы уберечь от влаги.

— Хммм, у вас нет на всякий случай пластикового пакета?

— В сундучке под банкой… лавкой.

Я заворачиваю оба паспорта и колбасу сразу в два найденных пластиковых пакета, с трудом запихиваю свёрток во внутренний карман куртки и надеваю её.

— Спасибо, Хервиг. Не обижайтесь на моего брата.

Впервые на моей памяти упырь улыбается — лицо сразу становится задорным, открытым.

— Не обижаюсь. Не больше, чем Батори на вас в Кутна Горе.

Ничего себе! Я-то надеялась, что обстоятельства сцены под окном остались между нами.

— Ну, ладно тогда, прощайте, — краснея, бормочу я и спрыгиваю в мутную воду Бодвы.

Глава VII. О природе запахов

Мы вылезаем в тени деревьев — берег, надо сказать, покруче, чем можно было подумать. Зря Леманн так осторожничал — наверняка глубина здесь приличная. Или он не осторожничал, а издевался?

Обсохнув, мы становимся похожи на огородные пугала.

— И кого нам теперь изображать? — с сарказмом спрашивает Кристо.

— Я тебя однажды выпорю. Ты сейчас должен стоять на коленях у моих ног и глядеть очень-очень виновато.

Кузен тушуется:

— Извини. Просто… ну, правда, непонятно, что делать.

Я не особо задумываюсь. Какой у нас выбор, босых и грязных?

— Мы теперь хиппи из Польши. Брат и сестра. На всякий случай… обращайся ко мне «Госька».

— Почему Госька?

— Нипочему! Не стоит сверкать Лилиане Хорват лишний раз. А ты у нас, скажем, Стасек. Как у тебя фамилия?

— Коварж.

Одна из самых распространённых фамилий у богемских цыган, значит в переводе с чешского «кузнец».

— Значит, будем Ковальскими.

— Ясно.

Мы выходим по тропинке к одной из улиц — она полностью застроена двухэтажными домиками в венгерском стиле, будто туристам на радость. Движемся мы неторопливо, я успеваю нарвать одуванчиков и сплести себе пристойный венок. Тешу себя надеждой, что он заменит отсутствие положенных хиппи «фенечек». Примятая трава, а потом успевшие согреться бетонные плиты улицы приятно ложатся под наконец-то свободные ноги. Я стараюсь идти с беспечным лицом.

Улица пуста — будни. Но за одной из калиток стоит, облокотившись и глазея на нас, женщина в немного выцветшем платье и яркой косынке. Она и насторожена, и сгорает от любопытства. Губы её сложились так, словно готовятся разойтись в улыбке.

— Здравствуйте, тётя! — по-венгерски здороваюсь я и тут же признаюсь на немецком:

— Я по-венгерски больше ничего не говорю. Мы с братом из Польши, путешествуем. Вам не нужно как-то помочь во дворе или по дому? А то мы так работать хотим, что нам даже заночевать негде.

Женщина легко смеётся и открывает калитку:

— Кажется, помыться вы хотите больше!

Женщину зовут Река. Она запускает нас по очереди в уличный душ и выносит старые растянутые майки, длинную юбку с подсолнухами по подолу и бриджи, чтобы мы могли переодеться. Джинсы Кристо немного великоваты, он затягивает ремень потуже. Мне же юбка пришлась впору, а что до самых щиколоток спускается, так у неё фасон такой, что её это не портит. Я выпрашиваю гребень и с удовольствием расчёсываю волосы — нет ничего противнее, чем когда голова не в порядке. Река постоянно болтает, то выспрашивая нас о пройденных городах, то рассказывая о себе. Через Бодву, оказывается, Мишкольц — ещё один город из списка Батори. Почему Леманн не высадил нас там? Боялся, что там нас догадаются искать? Ладно, ещё две недели мы можем тихонько сидеть в Фельшожольце.

— Что вы, тётя Река, так много болтаете? Вдруг мы грабители? — укоряю я.

— А я будто не вижу, какие вы!

— Какие?

— Хорошие дети, из хорошей семьи. У вас же всё на лице написано.

— Так ведь мошенники и маньяки как раз выглядят хорошими людьми, тётя Река.

— Нет-нет! Уж я сразу вижу, если человек плохой. Он и симпатичный, и улыбается приятно, а мне издалека уже грустно за него. Кушать-то хотите?

— Ага!

Река смеётся и исчезает в доме. Я передаю гребёнку Кристо и присаживаюсь на скамеечку под яблонькой. День солнечный, тёплый, и я позволяю себе расслабиться. Здесь и сейчас — можно.

Какой роскошью могут быть солнечные лучи, тёплый майский день, деревянная скамеечка и нежная молодая трава под босыми пятками!

По двору плывёт вкусный запах яичницы. Река выходит с двумя тарелками, на которых блестит и подрагивает глазунья, нежно и стыдливо белеют скобки хлеба.

— Ай, тётя, чудо какое! — я нетерпеливо перехватываю одну из тарелок и сразу принимаюсь за полужидкие тёплые желтки, одно из моих любимых лакомств. Река прислоняется к дереву, сложив руки на переднике, и с улыбкой смотрит то на меня, то на Кристо.

Мы насыщаемся, и она говорит:

— Задание номер раз. Ты, Госька, иди помой посуду, там её в кухне немало найдёшь. Ты, Стасек, пойди вон туда, возьми ведро и нанеси воды из колонки — она дальше по улице — вон в те две бочки. Договорились? Вот и замечательно.

Три недели пролетели одним солнечным мигом. Кажется, я была счастлива. Спали мы в сарае на груде старых пальто, еду нам Река выносила дважды в день; за это с нас требовалось не так уж много — помощь по огороду, стирка, мытьё посуды и полов, уборка во дворе. В остальное время можно было решительно ничего не делать. Как правило, мы с Кристо шли на пляж. Кузен с удовольствием плескался и плавал по два-три часа, а мне после памятной ночи не хотелось лезть во всё ещё прохладную воду. Я танцевала, мысленно напевая «Луну». Потом нам обоим одинаково требовался душ. Река всё боялась, что, расхаживая в липнущей к мокрому телу одежде, мы простудимся. Приходилось уверять её, что мы «ужасно закалённые», посмеиваясь про себя над мелкими человеческими тревогами и звеня от радости сильного, послушного тела.