Луна над рекой Сицзян

7

Спустя годы в рассказах отца будет постоянно всплывать незнакомое имя «Мартин». Наверное, он полагал, что я знаю, о ком идёт речь. Кажется, Мартин имел какое-то отношение к алкоголю, деревянным лодкам и банановым плантациям. Папа просил этого человека отыскать нас, но, как на беду, его младший брат наткнулся на стаю крокодилов. После этой встречи у него осталась лишь одна стопа.

Я не слышал раньше ни о брате Мартина, ни тем более о крокодилах.

Я рассказал отцу, что, когда взорвались кадки с соленьями, мама вспомнила, что жилетка всё-таки была светло-серой, и тоже засомневалась, не обозналась ли она. После этого она перестала плакать, потому что верила: обязательно наступит день, когда муж вернётся.

Отец потёр глаза, тяжело вздохнул и сказал, что, должно быть, вернулся слишком поздно. Он никак не мог поверить в то, что в Китае произошли такие колоссальные изменения и в семье всё так переменилось. Все эти годы были похожи на сон.

Я признался: с самого начала я не переставал верить в то, что это всего-навсего сон.

Я перевёз вещи, оставшиеся от матери: большой ящик с обувью разных фасонов и видов, в которой можно было бы отшагать тысячу дорог длиной в тысячу ли. Каждая пара была совершенно новой, каждая обвязана бечёвкой, обёрнута газетой или плёнкой. Мама любила, чтобы упаковка смотрелась аккуратно и надёжно защищала обнову. Кончиками непослушных пальцев он сжимал, гладил каждую пару обуви и наконец, кивнув, сказал: «Это её обувь».

Он точно узнал мамин запах.

Голос его изменился. Он рассказывал, что у мамы был очень большой размер ноги. Там, откуда мама родом, крупные ступни у всех женщин. В древности, как правило, всем девушкам бинтовали ноги, однако у них на родине был особый обычай: вне зависимости от происхождения девушкам никогда не бинтовали ног…

Мысленно я представляю себе, как в тот день отец, осмотрев мамину обувь и пролистав несколько фотоальбомов, не смог удержаться от желания выпить. Когда он попросил свою невестку подогреть вино, то оговорился, назвав её по привычке именем моей матери. Мы уговаривали его пить поменьше, отчего лицо его будто помрачнело, и он сделал вид, что не услышал нас.

Я решил перевести разговор на другую тему и стал расспрашивать его о «массовом помешательстве целой деревни» в середине XVIII — начале XIX века, во времена правления династии Цин.

— Было. Было такое событие, — сказал он.

— А мама говорила, что нет.

— Наверное, она просто не хотела рассказывать.

— О чём?

— Твоему прапрапрадеду правительственные войска отрубили ступни.

Я не отставал от него:

— Любовь мамы к обуви, превратившаяся в болезненную страсть, связана с этими событиями? Из-за того, что было очень много жителей деревни, оставшихся без ног, обувь стала явлением редким и очень высоко ценилась. Так у людей развилось особое отношение к обуви… — размышлял я.

— В этом есть зерно истины. Раньше у нас на родине предпочитали дарить не вино или мясо, а обувь. Это было чем-то вроде благословения.

Ещё он вспомнил, что, придя в новый дом, достаточно было посмотреть, сколько пар обуви стоит под кроватью, чтобы судить о достатке этой семьи. Самое главное умение, которым должна была обладать девушка, — шить обувь. Во время похорон важным ритуалом было сжигание бумажных туфель: чем больше, тем довольнее будет дух усопшего. Когда проклинали человека, говорили: «Чтоб восьми поколениям твоих потомков было не во что обуться».

Я решил отыскать «Летопись округа Лишуй» и показать отцу. Однако, перевернув вверх дном книжные полки и рабочий стол, не нашёл ничего. Пол был завален книгами, так что ступить было практически некуда. Мы с женой искали до тех пор, пока не стало ломить поясницу и спину. В изнеможении мы сели на пол, удивляясь, куда могла запропаститься эта книга.

— Может, тут посмотришь?

Жена передала мне толстый том «Календаря-справочника», тоже своего рода историческую книгу. Красно-зелёная безвкусная обложка, цена достаточно высокая. Она была издана несколько лёг назад, но, несмотря на это, до сих пор нарасхват. Даже я не удержался и купил. Хотя до сих пор не понимаю, почему люди гак ухватились за это, чем был вызван их интерес к событиям, к которым никто из них не имел отношения, ведь вся эта многовековая история была не чем иным, как набором дат и цифр. Почти на каждой странице одно и то же — пустынно, холодно и безлюдно. Не упоминается ни обо мне, ни о тебе, ни обо всех прочих, только цифры, цифры, цифры. Вместе с тем не спрятано ли сообщение о паранормальном самоуничтожении обеденных пиал в этих бесконечных дебрях? Должно быть, мне просто не удаётся найти абзац, где говорится о разбившейся посуде?

Шелестя страницами, я листал тысячелетнюю историю.

Вспышка белого света.

Я услышал, как по-старчески заскрипело плетёное кресло отца на балконе.

1991

План номер шесть

перевод А.С. Абрамовой, Чжу Де

Зачем ты снова пришёл? Разве я не всё сказал по телефону? Я не могу помочь тебе найти работу. Ты не смотри, что я провёл здесь столько лет, я всё такой же «понаехавший», живу за счёт жены. Уходи, уходи, мне ещё товары отправлять.

Посмотрел бы ты объявления в газете, что ли. Если повезёт, наткнёшься на какого-нибудь китайского владельца лавки, будешь у него смотрителем склада или мальчиком на побегушках. Ну а если какой богатой даме понадобится молодой любовничек для компании, ты, парень, вымой уши, почисти хорошенько зубы и кидайся в бой, как погибшие за дело коммунизма. Хоть наешься да напьёшься досыта, а там видно будет. Я так считаю: если женщина может стать чьей-то канареечкой, то и мужчина может стать чьим-то хомячком. И для мужчины нет ничего зазорного в том, чтобы работать в ночном заведении в надежде подцепить там денежный мешок. Наш Абин, негодник, разве не связался с тайваньской дамочкой? После нескольких лет брака хоть стал на человека похож.

Майами? No, в Америке поезжай куда угодно, только не в Майами. Я ведь с самого начала предупреждал тебя. Платят там, конечно, немало. А знаешь почему? Где граница, там везде мафия да нелегальные иммигранты. А уж миграционка так лютует, что простые нелегалы и соваться туда не смеют, вот рабочая сила и дорожает. И ты со своей обкуренной рожей и двумя предложениями на ломаном английском собираешься ехать в Майами? Сразу предупреждаю, случись что, я не собираюсь вытаскивать тебя из каталажки и уж тем более не пойду с карабином наперевес брать её штурмом. Отсидишь срок, предписанный этими чертями, так тебе и надо. Сожги несколько благовоний, да хорошенько подумай, хочешь ли ты в Майами?

Картины планируешь продавать? Полегче, приятель. Я тебя ещё и с художниками должен познакомить? Да у тебя никак жар, ты, случаем, не заболел? Если ты в порядке, то я точно буду больным, если соглашусь на это. Или ты меня за психа держишь? Вот что я тебе скажу: в Америке всё стоит денег, всё, кроме искусства. Куда ни пойди — везде показывают какую-нибудь мазню. Тебе нужно сходить в Музей современного искусства в Нью-Йорке. Как звучит-то, «музей в Нью-Йорке», неплохо, а? Да только там за месяц сменяется до сотни выставок. Не пошёл абстракционизм, лепят классику, не пошла классика, снова лепят абстракцию, авангард, инсталляции. А я скажу: дерьмо это всё собачье. Сходил на тысячу таких выставок, а разницы не нашёл, посмотрел одну — считай, увидел всё. Кому это вообще нужно? Ну и давай начистоту, ты и показать-то ничего толком не сможешь. Ну создашь ты нечто прекрасное, допустим. Но если тебе судьбой положено тарелки вылизывать — будешь вылизывать, положено с голоду сдохнуть — вот и сдохнешь. Видал старика с автостанции напротив моего дома? Ну, того, что делает птичек из билетиков на метро, он их ещё по четвертаку за штуку продаёт. Не думай, что он обычный американский нищеброд. Узнаешь о его прошлом — поразишься. Этот старикан — известный русский художник. Когда в Союзе президентствовал Го… Как его там? Ты мне сам про него рассказывал. Горбачёв, точно. Так вот, он наградил старика орденом. И где теперь этот орденоносец? Ещё чуть-чуть, и загремит в психушку.