Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)

Все радовались свободе, обнимались и пели. Мы с Петровой тоже бы не прочь были порадоваться, если бы не часы.

Наконец, она не выдержала:

— Ну?

— Одиннадцать лет, — сказал я.

— Пятнадцать да одиннадцать…Ох! Неужели столько времени прошло? Нет, тут нескольких месяцев не хватает.

— Начинаешь скрывать возраст, Петрова?

— Чтоб я ещё хоть раз остановилась…Остановлюсь — можешь меня убить.

Но убить Петрову мне пришлось бы очень скоро. Всё началось с того, что мы разбудили Беду.

ГЛАВА 6

Как опасно будить Беду, когда она спит. Мы попадаемся на Золотую Удочку и оказываемся в плену у Вещей. А затем встречаемся с Фомой, Который Живёт Сам Собой, и с Волком, Который Всегда Смотрит в Лес

Беда лежала на стогу сена у дороги и храпела во всю мочь. Наверняка, она бы нас и не заметила, и мы бы спокойненько прошли мимо, тем более, мы даже ведать не ведали, кто это храпит на стогу.

Дёрнуло Суховодова попросить, чтобы мы не шумели, потому что на стогу спит Беда.

— Не буди Беды, когда она спит! — предупредил и Ворон.

Но тут Макар закричал, что плевать ему на Беду, что он её больше ни капельки не боится. Что он после города трясунов вообще ничего не боится, и всё такое.

Суховодов попробовал урезонить Макара — куда там! Он совсем развоевался, а дурёхи-девчонки ещё подхихикивали, подзадоривали. Варвара, естественно, сказала, что это очень даже любопытно поглядеть — что же будет, если разбудить Беду, а Петрова заявила, что наши ребята — настоящие мужчины, и без труда справятся с какой-то там соней-Бедой.

Ну, я и раскис. Вообще мы после царства Страха, по словам Суховодова, пребывали в какой-то дурацкой эйфории, вроде как пьяные, которым море по колено.

Беда проснулась в очень дурном настроении и прорычала, что если мы сию же минуту её не усыпим назад, она нам покажет Кузькину мать.

Не успела Петрова спросить, кто это такая, а Варвара сказать, что интересно было бы на неё хоть одним глазком взглянуть, Суховодов заорал, что только Кузькиной матери нам тут не хватало! И велел всем спасаться, кроме меня, потому что я помнил много колыбельных песен, которые выучил ещё в Сонном царстве, и нам с ним предстояло побыстрей усыпить Беду.

Легко сказать — «побыстрей»! Я по нескольку раз пропел ей всё, что знал, рассказал наизусть таблицы умножения, мер и весов, неправильные французские глаголы и отрывок «Чуден Днепр при тихой погоде», который всегда навевал на меня сон. Беда всё прослушала и прорычала, что концерт ей очень понравился, но она просила не развлекать её, а назад усыпить.

Тогда Суховодов тоже приказал мне «делать ноги» и догонять остальных, сказав, что останется с Бедой наедине и расскажет ей историю своей жизни. Что может быть скучнее прозябания того, с кем никогда ничего не случается! Особенно для самой Беды.

Я отошёл немножко, прислушался. Дело, кажется, сразу пошло на лад — Беда начала похрапывать.

А я побежал искать наших. Бегу, зову — ни ответа, ни привета, как сказал бы Ворон. Глухо, как в танке. Но и Ворона нигде не было.

Вдруг что-то засветилось надо мной, заполыхало — будто Жар-Птица прилетела. Гляжу — Золотая Удочка! И удилище, и леска, и поплавок — всё из золота. И острый золотой крючок с золотой монетой качается перед носом, сверкает. Схвати, мол, меня, клюнь, попадись на Золотую Удочку!

Ну, уж нет, не на того напала, этими буржуйскими штучками пионера Олега Качалкина не возьмёшь! А что если они…Возьми да клюнь, а Удочка их царап! Нет, быть того не может. Вот Петрова, например, — она же идеологически стойкая, хоть и дурёха. И Варвара — не жадина, и Макар…

Тогда куда же они все провалились?

Удочке, между тем, видно надоело болтаться у меня под носом, она улетела восвояси, размахивая леской, будто хвостом, а взамен стали маячить какие-то побрякушки — серьги, кольца, бусы, браслеты и всё такое. Да за кого меня здесь принимают? Друзья, где вы? Неужто попались на мещанское барахло?

Иду, зову — вдруг сзади автомобильный гудок. И нагоняет меня…Вот уж действительно чудо из чудес — автомобиль на Куличках! Настоящий новенький «Москвич», совсем как у папиного начальника Бориса Павловича. Даже цвет такой же — вишнёвый. И что всего удивительнее — за рулём никого. Сам ко мне подрулил, распахнул преднюю дверцу и прогудел так ласково, приветливо — мол, милости просим, — не угодно ли прокатиться? Будто живой.

Прежде я разве что в фантастике читал про машины и роботы, которых так здорово запрограммировали, что они сами думают и даже чувствуют. Сел за руль. Сиденье мягкое, удобное, панель светится, приёмник играет…

Едва повернул ключ зажигания, — мотор сразу заработал. Мелодично так, будто речка зажурчала. Вот это машина! Даже получше, чем у Бориса Павловича. К тому же Борис Павлович — жмот, всего разок разрешил мне порулить на пустом шоссе, да и то всё время ахал и хватался за руль, хоть у меня уже год как были юношеские права.

Потом он вообще отобрал у меня руль и сказал, чтоб я не обижался, что когда я вырасту и у меня будет жена и машина, я пойму, что отдавать в чужие руки машину — всё равно что отдавать жену. Тоже сравнил! Жена у Бориса Павловича была старая и злая. Впрочем, машина у него тоже была злая — никак не хотела меня слушаться. С места трогалась скачками, брыкалась, и её всю дорогу тянуло в канаву.

То ли дело этот «Москвичок»! Будто я на нём всю жизнь катался. Не надо мучиться с педалями, кнопками и рычагами, едва подумаю — быстрей — он увеличивает скорость, хочу помедленнее — притормаживает. Сам поворачивает, сам выбирает нужную дорогу.

Кому «нужную»? Мне или ему?

Но тогда я ничего не подозревал. Очень уж здорово было ехать. а куда — не всё ли равно?

«Москвичок» привёз меня в город, ярко освещённый неоновыми лампами. Непохоже, чтобы здесь жили. Сплошные склады без окон, одноэтажные и многоэтажные, ангары и просто навесы. Склады мебели, одежды, овощей, посуды, холодильников и стиральных машин, ковров и штор.

И никаких жилых домов.

И всё-таки здесь жили люди, пусть сказочные, но было их очень даже много. Одни суетились с тряпками и пылесосами возле шкафов и диванов, чистили, мыли, натирали воском. Другие перебирали горы овощей и фруктов и тут же запечатывали их в горы консервных банок — яблоки, огурцы, помидоры и всё такое. Некоторые копались в приёмниках и магнитофонах, спали тут же, обмотанные, как коконы, с ног до головы в магнитофонную плёнку. Повсюду стояли длиннющие очереди — люди получали ящики, тумбы, торшеры и перетаскивали с общих складов на личные.