Лунные пряхи

— Рано утром пришла Софья и накормила меня. Для этого ей пришлось развязать мне руки и вынуть кляп изо рта. Я попытался расспросить ее о Марке и умолял отпустить меня. Разумеется, она знала, что я стану спрашивать ее про Марка, но в ответ она лишь покачала головой и показала рукой в сторону гор. И при этом все прикладывала платок к глазам. В конце концов я ухитрился каким-то образом сообразить, что мужчины отправились в горы искать его при свете дня.

— Джозеф, по крайней мере, искал.

— Да, и обнаружил, что он исчез. Но мне этого, к сожалению, не сказали. Видишь ли, я, конечно, понимал, что, как только они убедятся, что Марк мертв, мне тоже будет крышка; но, когда снова пришла Софья, я больше ничего не смог от нее добиться. В ту ночь, когда она принесла мне еду, она вообще ничего не говорила. Взгляд у нее был испуганный, она словно онемела от страха. А вчера утром я узнал, что они решили убить меня. Это точно. Потому-то я и подумал, что Марк мертв.

Он говорил легко и непринужденно, с таким же успехом он мог бы обсуждать погоду. Пережитое больше не довлело над ним, сейчас он был счастлив и исполнен надежд. Несмотря на всю свою независимость, подумала я, он совсем еще ребенок.

Колин продолжал:

— Тогда я не продумал этого до конца, но сейчас, возвращаясь мысленно назад, кажется, понимаю, что произошло. Они жутко беспокоились насчет того, куда мог подеваться Марк; Джозеф, наверное, целых два дня рыскал по округе и не нашел никаких следов. Ты сказала, что он ходил и в высокогорные деревни, но и там ничего не обнаружил; и в Агиос-Георгиос, разумеется, ничего не происходило. Так что они решили, что могут считать Марка мертвым. Джозеф, пожалуй, прикончил бы меня без долгих раздумий, но с Софьей у Стратоса, наверное, возникли затруднения, да и Тони, возможно, был против — если он вообще снизошел еще хоть раз до этой темы. Вполне вероятно, он просто закрыл глаза на это и предоставил им самим разбираться.

— Возможно. Думаю, ты прав; по идее, они никак не могли тебя отпустить — Франсис сразу предположила, что они тебя убили. Что же случилось?

— Вчера еду принес Джозеф, а не Софья. Я услышал стук мужских ботинок по ступенькам и ухитрился перекатиться и взглянуть сквозь эти дыры в полу. Он был в своем критском одеянии, с ножом за поясом, винтовкой в одной руке и моей едой — в другой. Поднявшись на один этаж, он остановился, прислонил винтовку к стене и… помнишь эти квадратные посудины?

— Да.

— Так вот, он достал из кармана пушку и спрятал ее за одной из посудин.

— Пушку? Ты имеешь в виду пистолет?

— Ну да.

Рука его скользнула под овечью шкуру, и он вытащил оттуда устрашающего вида пистолет. Затем помедлил, взвешивая его на руке и ухмыляясь мне с видом мальчишки, которого застали за игрой с огнем.

— Колин!

— Должно быть, он принадлежал Алексу. Жалко, что он не успел им воспользоваться. Тяжелый, правда?

Он услужливо протянул мне пистолет.

— Я не дотронусь до него ни за какие деньги! Он заряжен?

— Нет, я вынул пули и таскаю их с собой. Видишь?

— Ты, кажется, умеешь обращаться с этой штукой, — заметила я, успокаиваясь.

— Не совсем, но на военной подготовке мы возимся с винтовками, так что можно догадаться. Против винтовки от него, конечно, не много толку, но с ним как-то увереннее себя чувствуешь, правда?

— Бога ради!

Признаюсь, я посмотрела на это способное дитя с некоторым раздражением. Спасательная кампания становилась с ног на голову. Теперь получалось, что Колин эскортирует меня к Марку. А Ламбиса наверняка отрядят провожать меня домой…

— Вообще-то, — чистосердечно признался Колин, — я жутко боюсь этой штуки. — Он убрал пистолет. — Послушай, не слишком ли высоко мы забрались? Местность становится все более открытой.

Мы приближались к началу ущелья. Чуть впереди виднелось то место, где из-под груды камней и зарослей деревьев у подножия скалы выбивался ключ. Мне показалось, что я узнала старую скрюченную оливу, в дупле которой Ламбис прятал провизию.

— Да, здесь мы выйдем из укрытия. Только дай-ка я сначала одна поднимусь наверх — вдруг поблизости кто-нибудь бродит.

— Ладно. Но не лучше ли нам сначала передохнуть хоть минутку? Здесь подходящее местечко, чтобы присесть.

Он немного поднялся по южному склону оврага, где имелся довольно ровный участок, и растянулся на солнышке. Я присела рядом.

— Кончай свой рассказ, — предложила я.

— А где я остановился? Ага, как Джозеф спрятал пушку. Ну вот, он снова взял в руки свою винтовку и поднялся ко мне. Пока я пытался есть, он сидел там с винтовкой на коленях и смотрел на меня. У меня еда в горле застревала.

— Могу себе представить.

— Я все пытался вспомнить какие-нибудь греческие слова, но вообще-то я его совсем не знаю. — Он ухмыльнулся. — Только что ты выслушала весь мой репертуар, когда разбудила меня.

— В гаком случае ты преуспел. Не будь я столь подозрительно настроена, я бы просто решила, что ты туповат, к тому же слегка не в духе. Где ты раздобыл этот маскарадный костюм? Софья дала?

— Ага. В общем, в конце концов мне удалось-таки припомнить кое-что из классического греческого, и я решил попытаться. Вспомнил, что «брат» будет «аделфос», ну и попробовал. Очевидно, слово это сохранилось в языке без изменения. Вот уж не думал, — простодушно заметил Колин, — что Фукидид и иже с ним когда-нибудь пригодятся.

— И как, сработало?

Он плотно сжал губы, вмиг постарев.

— Да, пожалуй. Он ответил: «Нэкрос» — и для пущей наглядности провел рукой по горлу, вот так, будто отрезая ее. Потом ухмыльнулся, козел вонючий. Извини.

— Что? А-а… да ничего.

— Марк всегда меня затыкает и жутко злится, когда я ругаюсь.

— Марк? Правда? А почему?

— Ну, в общем… — Он перекатился на живот и уставился на дно оврага. — Говорит, одно дело, мол, в школе ругаться, но дома, перед девочками — совсем другое.

— Раз Шарлотта учится в Королевской академии искусств, — бесстрастно заметила я, — думаю, она тебя уже догнала.

Колин расхохотался.

— Вполне возможно, но я ж тебе говорил, что он малость консерватор. Но вообще-то он в порядке, старина Марк, брательник что надо. — Без всякого перехода Колин вернулся к своему повествованию. — После этого Джозеф заткнул мне рот, когда я попытался было что-то сказать. И лишь после его ухода до меня дошло, что он не прятался, позволил мне себя рассмотреть. Сидел передо мной совершенно открыто, прямо на свету, который пробивался сквозь ставни. Объяснить это я мог только одной причиной — они собрались меня убить. Весь тот день я отчаянно пытался освободиться, но лишь разодрал до крови запястья. Но как бы то ни было, вечером того дня пришел не Джозеф, а Софья. Она пришла очень поздно — чуть ли не утром, наверное, — и развязала меня. Сначала я даже этого не понял — двигаться я все равно не мог. Она растерла мне ноги, смазала растительным маслом запястья и перевязала их, а потом накормила меня супом. Она принесла его в открытом кувшине, и он был еле теплым, но жутко вкусным. И еще вино. Я немного поел, прикидывая в уме, скоро ли ноги послушаются меня и смогу ли я улизнуть от нее, но потом вдруг понял, что она знаками велит мне следовать за ней. Знаешь, сначала я ужасно перепугался. Решил, что… ну, в общем, развязка близится. Но оставаться там все равно было совершенно бессмысленно, так что я стал спускаться следом за ней по лестнице. Она шла впереди, так что я ухитрился стащить пистолет из-за той посудины, а потом спустился за ней. Было довольно темно, только-только начало рассветать. Тогда-то я и увидел, что все это время просидел на мельнице. Остальные мельницы стояли тихие и недвижимые, словно привидения. Было зверски холодно. Ах да, я и забыл, она принесла эту овечью шкуру и палку, чему я был чертовски рад; первые несколько минут я стоял и дрожал, словно желе, — от холода и слабости. Она увела меня довольно далеко, куда — я не имел представления, мы прошли сквозь заросли каких-то деревьев и мимо маленькой пирамидки из камней…