Лунный камень мадам Ленорман

– Вы ее сестра? – он не сумел скрыть удивления, и Анна жестко ответила:

– Не похожа?

Обычно люди начинали спешно выискивать вежливые слова, пытаясь убедить Анну, что сходство имеется, но она, Анна, верно, в мать пошла, а вот в Ольге отцовская кровь пробудилась. Этот же, раздраженно тряхнув головой, ответил:

– Ничуть.

– Знаю. – Злость пришла и ушла.

– Она очень красива, – словно извиняясь за это признание, сказал Франц. – А в вас есть индивидуальность. Характер. Я вижу.

И Анне захотелось поверить, что он и вправду видит. А когда Франц – из вежливости, не иначе – попросил ее о танце, она, робея, как дебютантка, согласилась. Танцевала Анна ужасно. А Ольга будто парила над паркетом… чудесное видение, гений чистой красоты…

– Кажется, мой брат нашел себе невесту, – произнес кто-то, и Анна, обернувшись, увидела потрясающе привлекательного мужчину.

– Ваш брат?

– Знаю, мы не похожи. Позвольте представиться, Ференц. – Он поклонился и окинул Анну цепким взглядом, в котором мелькнула и погасла искра интереса. – Впрочем, как и вы с сестрой…

Высокий и статный, он походил на греческого бога, какими их рисуют, но улыбка его показалась Анне чересчур уж приторной, а манеры – вызывающими. Но кто она такая, чтобы судить кого-то?

– Ференц был в семье старшим. – Мари волновалась и, волнуясь, перебирала петли старой шали. – Мечта, а не мужчина… молод, хорош собой, с титулом… состоятелен, опять же…

Вот только состояние свое он пустил по ветру.

– Я в него влюбилась с первого взгляда… а Ольга… она была под стать ему. Любила ли? Не знаю. Ее внимание льстило Ференцу, и… кажется, ему хотелось подразнить брата.

Став любовником его невесты?

– Они оба понимали, что их роман – это игра такая… а я… для меня все было всерьез. И когда он впервые взглянул на меня, как на женщину… о нет, я дурочка, верю в сказку, но… я ведь понимала, что, если наша связь выплывет, я вновь окажусь на улице, и на сей раз – без малейшей надежды на приличное место. Я держалась. Видит Бог, – Мари перекрестилась, подняв глаза к потолку, – я держалась так долго, как могла. Не понимала, что мое сопротивление его распаляет. Он появлялся. Говорил мне нежные слова. Записки передавал… цветы… маленькие знаки внимания. Говорил, что был слеп, но прозрел. Понял, что ему не нужны другие женщины – и только я могу подарить ему счастье…

Она закрыла лицо руками, и шаль потянулась за пальцами, словно переломанное крыло.

– И я сдалась. Вы… вы можете осуждать меня, но я ни о чем не жалею! Это было самое чудесное время во всей моей жизни. Господи, да я была наконец-то счастлива, но разве вы поймете?

Анна поняла. Она сама почти решилась, и единственное, что удержало ее от опрометчивого шага, – это понимание, что предложение ее, бесстыдное, отчаянное, будет встречено с удивлением. А затем Франц – о нет, смеяться над Анной он не станет, но ответит ей отказом.

– У меня будто бы крылья выросли… и я, глядя на вашу сестру, сравнивая себя с нею, думала, что выбрали меня. Не ее, меня! – Худенький кулачок Мари стукнулся в грудь.

– И как надолго?

Сухой у Анны голос, надтреснутый. И страхи ее, разве не ожили они с этим вот рассказом? Неужто не нашептывают, что давешний визит Франца, его речь, его просьбы – часть игры.

Слишком жестоко?

А разве он кому-то обещал милосердие?

– Вы правы, ненадолго. Он быстро уставал от любви, теперь-то я знаю. Но тогда… тогда каждую свободную минуту я стремилась проводить с ним. И знаете, однажды он сказал, что я ему надоела. Что утомила. Женщины вообще утомляют мужчин, а я… я пришла сказать, что жду ребенка. Считала это благословением Божьим. Знаком свыше, что наш союз, пусть беззаконный, но одобрен.

– И что сказал Ференц?

Сердце Анны болезненно сжалось. А ей в ее браке, созданном единственно ради этой пустой женской надежды, Господь отказал в своем благословении. И если так… она попробует вновь.

Пусть Франц и лжет.

Пусть ведет свою игру.

Пусть собирается бросить ее, опозоренную, но… разве Анна не заслужила хотя бы крохи счастья? Несколько недель или даже дней… ей хватит.

– Сказал, что это – мои проблемы, что он никогда не обещал жениться и… он подарил мне пятьдесят рублей. Нет, не мне – нам… что такое пятьдесят рублей?

Много. Несколько старых книг, которые, перевязанные одной бечевкой, ушли с молотка… или стул с полосатой обивкой, еще маменькой заказанной… отцовские каминные часы…

– Я… я поняла, что он никогда не любил меня. Они с Ольгой похожи. Эгоисты. – Мари не плакала, лишь часто моргала. – Я почти решилась покончить с собой. У вашей сестры были те капли…

Капли?

Настойка сонного корня, которую Ольга принимала перед сном, потому как спала плохо.

– Я стала раздумывать о том, как вытащить их из ридикюля и сколько надо принять… и будет ли смерть быстрой или же я стану мучиться? Я ведь живая, я боюсь боли. Знаете, я даже украла те капли и почти решилась, но не хватило силы воли.

Анна вновь понимала ее.

Флакон.

Настойка. Чуть сладковатый слабый запах, ягодный, но что за ягода – разобрать не выходит. Капля за каплей растворяются в вине, чтобы подарить спокойный сон. И мелькает трусливая мысль, что сон этот возможно продлить на вечность. И разве не следует попробовать?

Что держит Анну в этом мире? Родителей нет. И муж умер. Кредиторы разрывают в клочья прошлую жизнь. Осталось лишь черное вдовье платье, саквояж с нижним бельем и письмо-приглашение… что остановило?

Желание увидеть его. В последний раз, это ведь немного, просто взглянуть, а потом, вылив настойку в бокал, принять перед сном.

– Вы другая, – Мари поправила сползшую шаль. – Если решите, то исполните, чего бы это ни стоило. Мое же смятение заметила Ольга. Она умела притворяться сочувствующей, и… я рассказала ей. Хотела ранить, сказать, что ее любовник ей изменял, причинить ту же боль, которую испытывала сама. Она же рассмеялась и назвала меня дурочкой. Так и сказала, мол, дурочка, ну как можно было поверить мужчине? Тем более такому, как Ференц. С ним хорошо, но и только. Не следовало ждать от него верности. А моя надежда выйти за него замуж и вовсе глупость неимоверная…