Лунный синдром (сборник)

На работе я появился, опоздав ровно на два часа, и был встречен у входа бухгалтершей Маргаритой Дорофеевной, словно предавший родину шпион — спецслужбами в аэропорту. Эта кикимора очкастая, с маленьким носиком, похожим на винную пробку, перекушенную пополам, оглядела меня презрительно, скривилась, как от запаха вокзальной уборной, и протрещала деловито:

— Соизволили явиться, граф Кифиркин?

Кифиркин — это, кстати, моя фамилия. Но произнесла она её так, словно это слово — ругательство самое отвратительное и мерзкое. Я хоть и обиделся, но виду не подал, а прошёл к своему столу и уселся, не раздеваясь, в кресло. Тут произошло ещё одно, убившее мою исстрадавшуюся с самого раннего утра душу, событие. Мой компьютер, включившись, загудел страшно, засвистел, и что-то внутри его металлического тела лопнуло, выпустив едкое облако дыма в пространство офиса. Монитор погас, и я увидел своё взъерошенное отражение в его чёрной зеркальной глади. Сотрудники, все до одного, высунулись из-за своих рабочих мест, и кто насмешливо, а кто со злорадством, посмотрели в мою сторону.

— Что это? — вскрикнул я.

— Сгорел! — констатировал Пашка. Он в компьютерах разбирается, а оттого слова его громом прогремели в голове моей. И в животе, по неясной причине, тоже стало как-то нехорошо.

— Что же делать? — взмолился я, глядя на Пашку, как на кудесника, имеющего дар воскрешать офисное оборудование, — Как же мне теперь?

Но Павлик лишь развёл руками и улыбнулся хитро, будто знал про меня гадость какую.

— Идите, Андрюша, к Петру Варламовичу, — предложила ехидно, треща мембранами связок, Маргарита Дорофеевна, — Он вам новый компьютер выдаст! — и посмотрела победоносно. Так, будто вопрос о моем увольнении уже решён, и решён при её непосредственном участии.

«У-уу… стерва!» — подумал я. Петр Варламович, мой начальник, к которому на глаза попадаться я боюсь больше смерти, если узнает, что я мало того, что опоздал непростительно, так ещё и дорогостоящий рабочий механизм уничтожил, живьём меня съест! А что делать? Не сидеть же теперь перед погасшим экраном весь день? И я пошёл.

Начальник будто ждал меня. С порога окатил ледяным взглядом, словно я с его женой тайно связан эротическими встречами. Взглядом пригласил входить, но на стул не намекнул, оставив стоять расстрельным посреди комнаты. Я прямо не знал, с чего начать, но он сам начал.

— Кифиркин! — зашипел он, — Ты где шатаешься?

— Я…

— Сейчас же поезжай на «Комсомольскую»!

— У меня…

— У Попрухина возьмёшь документы, подпишешь сам, и завезёшь в «Фили и Кегли»!

— Мне…

— Всё! — рявкнул он, и меня вынесло из кабинета, словно жалкую щепку могучей волной на берег. Уж не знаю, спасло меня это или нет, но, никому ничего не говоря, я вылетел из офиса и кинулся к метро. На «Комсомольской» находился офис сотрудничающей с нашей конторой фирмы, я бывал там не раз, а потому задание, данное руководством, не представляло совершенно никакой сложности. Сложность была в другом. У меня не было денег: пропавший кошелёк так и не объявился в кармане, проездной на пользование метрополитеном в течение месяца тоже не присутствовал в моих одеждах, и я решил пойти на риск!

На станцию «Цветной бульвар» я ворвался вихрем, словно демон, обретший вдруг свободу. Плотный поток людей кормил полосочками билетиков ненасытные турникеты, и те, заглотив их, исторгали объедки обратно. Это было похоже на ускоренный в сотни раз процесс пищеварения. В будке за пластиковым стеклом сидела здоровенная рыжая бабища. С неё бы лепить статуи Геракла, или выставлять в цирке, переодев в шкуру леопарда, как пойманную в Сибири дикую доисторическую самку. Рыжая громила, в синей кепке и кителе внатяг, надрывающемся на крепких дынях грудей, будто экстрасенс, читающий человеческие страхи, в мгновение вычислила меня. Словно я с плакатом шествовал, на котором написано — БЕЗБИЛЕТНИК!!!

Изобразив на лице отчаяние и дикое стремление пройти во что бы то ни стало, я ринулся к ней.

— Пустите! — взмолился я.

— Без билетов не пускаем! — ошпарила меня рыжая громила ядовито, и просверлила колючими глазками, полными ненависти и желания уничтожить.

— Но меня ограбили! — запротестовал я, надеясь отыскать в её бесчеловечности каплю сострадания.

На это рыжая баба достала из кармана железный свисток и угрожающе поднесла к густо перепачканному помадой некрасивому рту. Я понял, что через секунду змеюка дунет в металлическое сигнальное приспособление, и меня схватят. Но терять мне было нечего, и я, подпрыгнув, облокотился на плечо какой-то бабки в зелёной беретке, отчего та испуганно вскрикнула и бросила дребезжащую тележку на пол, оттолкнулся от пружинистого тела, и увидел, как бабка валится навзничь, увлекая за собой позади идущего коротышку в плаще и женщину, сверкающую красными сапожками.

Я пересекал барьер, отделяющий обычного гражданина от гражданина-метрополитенопользователя, а в это время из бабкиной тележки катились мелкие сморщенные яблоки, сама бабка катилась куда-то, задрав подол, и в будке, красная и раздувшаяся как рыба-луна, истошно вдувала в свисток свою лёгочную истерику рыжая баба-турникеторша.

Я бежал к эскалатору, петляя меж людьми, а за мной неслись двое милиционеров. Они не просто догоняли меня, но ещё и матерщинно предсказывали, что со мною станет, когда я буду пойман. От таких прогнозов моего существования, страх и желание жить давали организму всё новые и новые силы, и я скакал, словно горный козёл, грациозно и дерзко, пока меня не сбил с ног невероятной силы взрыв. Прогремело так, что меня отбросило от самой первой ступени механической лестницы, до которой я успел добежать, на добрых пять метров. Я пролетел над головами сограждан, вялящихся как тоненькие деревца под натиском урагана, словно величественный бог Ра. Грудь, сдавленная взрывной волной, никак не могла вздохнуть, а может, мешала тому картина, которую я, поднятый над землей, мог видеть (недолго, лишь доли секунд).

Внизу, там, куда увозил потоки людей механический язык эскалатора, полыхнуло адским пламенем, в секунду скомкав человеческую массу в сплошное месиво крови, шапок, фрагментов одежды, оторванных рук и голов. Я даже успел заметить живописно летящий ввысь, словно болид, оранжевый чемодан. Сразу же за огнём, словно из преисподней, вырвался клубами густой зловонный дым, и вслед за летящим чемоданом устремился вверх. Через несколько мгновений я упал, и понял, что упал не на твёрдую гладь, но на живое, шевелящееся существо, которое заорало детским писклявым голосом прямо в моё и без того оглушённое взрывом ухо.

— А-аааааа!!! Ма-ааа-маааа!

— Где он? — закричал истошный голос женщины справа, — где мой сын!

— Ма-а-ма! — снова прозудел в моем ухе детский рёв.

Дым застилал пространство станции и я, нашарив ослабшей рукой в кармане платок, прижал его к носу, спасаясь от удушья. Я встал и увидел вокруг груды тел, наваленных как помоечный хлам, хаотично и нелепо. И, чёрт меня знает, зачем, сгрёб я мальчишку (на которого так удачно приземлился) под мышку, огляделся ещё раз, увидев давешних моих преследователей валяющихся с окровавленными лицами возле самого эскалатора, раскуроченного и жуткого, и похромал прочь из этого ада. Пацан пищал что-то, не шевелясь, а я волок его к выходу.

Я чуть не задохнулся, но выполз-таки из дверей на улицу, где неизвестно как образовалась толпа, словно сейчас тут должен произойти бесплатный концерт Бориса Моисеева. И милиция. Много милиции. Откуда они в таком количестве появились у метро, было совершеннейшей загадкой. Может, знали, что взорвут? Увидев меня, стражи порядка кинулись ко мне, словно голодные волки на кусок ароматного мяса. Рефлекторно, памятуя о том, что я безбилетный преступник, хотел я укрыться обратно в чреве загубленной террором станции, но не успел. Меня ловко подхватили на руки и поволокли куда-то. Но не одного, а вместе с зажатым у меня подмышкой пацанёнком. Сам не знаю отчего, но выпустить я его никак не мог. Даже когда здоровенный толстяк в чуть не лопающихся на ляжках милицейских брюках попытался оторвать от меня человеческого детёныша. И тут из дверей станции, плюющейся гарью, выползла дамочка. Перемазанная, как кочегар, она заметалась глазами, и, увидев меня, завопила хрипло и отчаянно:

— Сынок!!! — и вытянула картинно руку, как талантливая актриса советского кино. Ей бы, наверное, дали «Оскар», если бы это был эпизод кинокартины, а так два подбежавших омоновца оттащили её от входа и попытались уложить на носилки. Однако дамочка воспротивилась, вскочив и обругав нехорошими словами опешивших спасателей, она, шатаясь, побежала прямо ко мне.

— Сынок!!! — снова заорала она, выхватывая из моих окоченевших конечностей тело чада. — Сокровище ты моё!!!

Но и ей, при всей её надрывности и энтузиазме, вырвать дитя не удалось. Тогда дамочка, посмотрев на меня как-то странно, выпрямилась и заорала: