Луны морозные узоры. Часть 1

Мартен опустился на край постели, обнял меня, привлекая ближе к себе, мягко, уверенно перехватывая управление поцелуем. Я не возражала, я еще слишком неумела, чтобы вести самой в деле столь деликатном, интимном. Я опасалась сделать что-то не так, опасалась, что Мартену может не понравиться моя осведомленность в некоторых вопросах. Мои ладони лишь скользнули под распущенный широкий ворот рубахи, кончики пальцев коснулись теплой кожи, и мужчина отстранился. Взгляд тяжел, сумрачен.

— Лайали, нам не стоит…

— Нет, — я отодвинулась, развязала пояс и сняла халат. Даже если назавтра я передумаю, если не решусь, увидев в свете дня всю безрассудность, отчаянную безысходность затеи Мартена, то, по крайней мере, у меня останутся воспоминания об этой ночи. И я не буду жалеть о ней, жалеть об этом своем выборе, маленьком бунте против общества и мира, не позволяющих женщине даже такой малости, как самой выбрать того, с кем она захочет разделить в первый раз ложе.

Я потянулась к лентам на ночной рубашке, но мужчина перехватил вдруг меня за запястья, посмотрел внимательно в глаза.

— Я не настаиваю.

— Я настаиваю.

— Настаиваешь, говоришь? — уголки губ дрогнули в усмешке, и Мартен отпустил мои руки. — А подумать я могу?

— Думай, — разрешила я.

Шелковые ленты послушно скользят между пальцами, отороченная кружевом рубашка сползает с плеч, повинуясь легкому движению. Сейчас мне не страшно, нет ни стыда, ни неловкости и даже мысль, что я веду себя чересчур вызывающе, смело для невинной неискушенной девушки, отступает неожиданно, растворяется среди теней, прячущихся в углах комнаты. Взгляд Мартена исследует медленно мое тело, прикрытое теперь лишь упавшими на грудь прядями волос да складками сбившейся на бедрах рубашки.

Секунды опадают тяжелыми каплями, тают в вечности.

— Каков твой ответ? — я едва слышу собственный голос.

— Ты же разрешила подумать, — Мартен касается моей шеи, отводит одну прядь волос. Мне хочется выгнуться, потянуться за его рукой, словно кошка за лаской, но я остаюсь на месте. Я уже давно не принадлежу себе, с той самой ночи гаданий, и эти слова, эти вопросы — просто маленькая игра, глупое желание услышать его ответ, произнесенный вслух.

— Разрешила. Теперь жду твоего ответа.

— Да.

— Уверен?

— Да, — Мартен потянется ко мне, опускает на подушку позади, продолжая одной рукой гладить мою шею.

— Да, — повторяю я эхом.

Глава 7

Время замедляется. Оно течет иначе здесь, в этом тесном мирке для двоих. Ударами сердца. Вздохами. Взглядами, то ласкающими невесомо тело, то встречающимися глаза в глаза и тогда замирающими, будто не в силах разойтись, посмотреть на что-то другое. Я забываю о том, что будет днем, о скорой свадьбе, о преступлении, которое свершается в ночной тишине моих покоев.

Александр пока не король и я ему не жена, не подданная, не королева и посему мое дерзкое решение — еще не государственная измена, не настоящее преступление, требующее воздаяния по законам королевства. Но даже сейчас я ясно осознаю, насколько близка к тому, чтобы перешагнуть тонкую, почти невидимую эту грань.

Ради чего?

Ради каприза? Мимолетного желания отведать запретный плод? Иллюзий, что столь зыбки, ненадежны, подобно всякому миражу в пустыне одиночестве и неизвестности? Слепой полудетской веры в хороший конец любой сказки? Наивной мечты потерять дар Серебряной не в холодных, равнодушных руках презирающего меня мужчины, но в объятиях того, кто приятен мне, дорог моему сердцу и которому дорога я? Я сама, простая юная девушка Лайали, не принцесса, не ценный приз, не залог мирного договора, не довесок к собственному же приданому.

Не важно. И тьма в углах комнаты поглощает послушно последние крохи сомнений, неуверенности, мыслей о грядущем.

Мартен отстраняется от меня, чтобы снять с себя и отбросить на пол рубаху, и склоняется, укутывая вновь в свое тепло, накрывает мои губы своими. Поцелуй долог, тягуч, сладок, словно душистый цветочный мед. Я обнимаю мужчину, ощущаю остро соприкосновение обнаженной кожей и как в теле разгорается в ответ пламя, более сильное, всепоглощающее, горячее, нежели огонь в очаге. Губы опускаются по моему подбородку, задерживаются на шее, и я все же выгибаюсь в попытке прижаться теснее, стать единым целым.

Ниже, вдоль ключицы и по плечу. Еще ниже, на груди, отчего я выгибаюсь сильнее, выдыхаю шумно. Сердце стучит суматошно, незримое пламя охватывает, делая кожу чувствительной, жадной до малейшего прикосновения, концентрируется внизу живота обжигающим источником, новыми, непривычными немного ощущениями. Отныне и тело не принадлежит мне, оно — для него, для моего мужчины. Навсегда.

Ладони скользят по бедрам, снимая сбившуюся в кольцо рубашку. Мартен приподнимается, белая ткань летит на пол, отброшенная вслед за предыдущей деталью одежды. В отблесках огня в очаге я замечаю на правой руке мужчины, выше локтя, татуировку — черный силуэт хищника, готового к прыжку, длинный пушистый хвост, оскаленная клыкастая пасть. Я не настолько хорошо разбираюсь в крупных хищных кошках, но уверена, что это барс. Опершись на локоть, касаюсь осторожно рисунка, что в неровном рассеянном свете кажется живым, будто зверь и впрямь вот-вот сорвется с места, зарычит.

— Она что-то означает? — обвожу подушечкой пальца контуры мощного и вместе с тем грациозного звериного тела.

— Символ прайда моей матери. У всех его членов она есть в том или ином виде.

— Ты говоришь, прайд твоей матери. Но разве он и не твой тоже?

— Нет. Не совсем. Я единственный сын и ребенок в семье и должен однажды либо вернуться в прайд, либо продолжить род Ориони. Но я не думаю, что у рода Ориони есть будущее в Афаллии.

— А где есть?

— Возможно, на юге.

Мои пальцы поднимаются выше, к плечу, и опускаются на грудь, неспешно исследуют в свою очередь линии худощавого, поджарого тела, изучают с любопытством неуверенным, но крепнущим постепенно.

— Куда ушел прайд твоей матери?

— На север, — Мартен перехватывает мою руку уже на животе, отводит, и я откидываюсь на подушку. Прикусываю нижнюю губу, чтобы скрыть всколыхнувшиеся одновременно и досаду, легкое разочарование, и восторг от первого робкого ощущения своей женской власти над мужчиной.

— И ты не хочешь отправиться за ним?

— Нет.

Отчего-то за ответом, коротким, резковатым, мне слышится нечто большее, чем нежелание ехать на другой конец континента. Неприязнь? Старые обиды? Недовольство?

Я наблюдаю из-под полуопущенных ресниц, как Мартен снимает штаны, и не отвожу взгляд, когда мужчина наклоняется ко мне, на мгновение прижимает своим телом к перине.

— У нас будет свой маленький прайд, Лайали, своя стая.