Лужайки, где пляшут скворечники

Капрал Дзыга бесцеремонно отобрал у возмущенного суб-корнета карабин, чтобы мальчишка не пробовал вновь соваться в перестрелку. Тот, однако, успел выхватить из-за пояса у молодого унтера Гоха длинный револьвер и несколь­ко раз пальнул в сторону противника (хотя, по правде говоря, вновь не разглядел цели).

Потом кирасиры, выпустив по «горным духам» счетве­ренную ленту из скорострелки, отошли через ущелье по зыб­кому висячему мосту, а мост обрушили за собой гранатами.

«Духи» остались ни с чем и не могли радоваться даже в малой степени, потому что на сей раз кирасиры не потеряли ни одного человека. Лишь корнету Гарскому пуля оцарапала ухо, чем он заметно гордился.

Можно было двигаться дальше, долгое время не опасаясь погони. Однако бой измотал всех изрядно, для немедленной дороги не было сил. Отвели лошадей в ложбинку, сами же спрятались у края ущелья за камнями, поглядывая, как на том берегу беснуются в злом бессилии «духи».

А затем и поглядывать перестали. Пусть вопят и стреляют без пользы, сюда им все равно не добраться.

Лежали в колкой, пряно пахнувшей траве, глотали воду из нагретых солнцем фляжек. А кто-то и не воду…

И всех резанул мальчишкин крик:

— Тревога!

Максим стоял на камне и саблей показывал в сторону кривого скального зуба. У его плеча свистнуло…

Ах как глупо, недостойно опытных бойцов прогляде­ли они опасное место! Скала прятала от глаз маленький, за­росший дубняком участок на том берегу. И оттуда «духи» не­слышно метнули канат с крюком. И теперь, цепляясь по-обезьяньи, ползли по канату двое. Еще полминуты, и окажутся у кирасир в тылу. Начнут палить по ним, по безза­щитным, из-за кустов. И в этой перепалке по канату ринутся другие…

— Назад, суб-корнет! — рявкнул полковник. Но тот, вы­палив из револьвера, кинулся к месту, где крюк с канатом за­стрял в расщелине. Стрельба в одну секунду разгорелась с двух сторон. Максим выстрелил опять — по тому, кто лез впереди. «Знающий истину» махнул руками и молча полетел в ущелье.

Максим саблей ударил про канату. Рядом с крюком. Опытный рубака рассек бы канат сразу. Но что взять с маль­чишки! Туго скрученные пряди пружинили, лезвие не попа­дало по одному и тому же месту, пеньковые волокна лопа­лись неохотно. А пули вокруг Максима плющились о камни и выбивали из них серую пудру.

И все же, когда ординарец Филипп оказался рядом (то ли помочь, то ли заслонить отчаянного мальчишку от выстре­лов), канат лопнул. Второй «дух» с воплем улетел в невиди­мую отсюда речку. Капрал ухватил Максима в охапку, двумя прыжками унес за скалу и там в сердцах дал ему леща по тугим гвардейским брюкам. Уронил в траву.

С минуту стоял еще великий шум: крики, ругань, стрель­ба с двух сторон. Потом разом стихло. Мятежники и кираси­ры вновь укрылись за каменными гребнями.

Сидя на камне и опираясь на карабин, полковник Глан бесцветным голосом потребовал:

— Подойдите ко мне, суб-корнет.

Максим подошел. Он все еще сжимал саблю и револьвер. Каска слетела, волосы торчали.

— Корнет Гарский, возьмите у суб-корнета оружие, он подвергнут недельному аресту за… безответственное поведе­ние в боевой обстановке.

Гарский с удовольствием забрал у Максима револьвер и саблю.

— Станьте как следует, суб-корнет, — полковник уперся в мальчишку безжалостным взглядом. — Извольте отвечать: как вы посмели столь необдуманно рисковать головой, не­взирая на мой особый приказ всячески беречь себя?

Максим торопливо встал навытяжку и смотрел на свои разбитые сапоги.

— Я жду ответа, суб-корнет…

— Я же… первый это увидел. Я был ближе всех к канату, другие могли не успеть…

— И тем не менее вы не имели права…

— Как же не имел? — Максим вскинул намокшие глаза, и голос его сделался очень тонким. — В гвардейском кодексе сказано: «Проявлять смелость и находчивость с учетом бое­вой обстановки, заслоняя от вражеской угрозы своих товари­щей»… Ведь сказано же, барон? — Максим просительно глянул на знатока всех кодексов, который стоял рядом.

Реад отозвался уклончиво:

— Тем не менее, суб-корнет, вы обязаны учитывать свою особую роль. В чем смысл нашей экспедиции, если случит­ся… непоправимое?

— И потому неуемную храбрость вашу, коей вы, кажется, даже гордитесь, я считаю легкомыслием и непростительным мальчишеством, — заключил полковник.

Глаза виноватого суб-корнета намокли заметнее. Тем, кто стоял рядом, стало ясно, что дело может кончиться недо­стойным гвардейского офицера образом. Полковник тихо крякнул, плотнее прижался к стволу карабина впалой щекой и усом.

— Нет, в самом деле… Будь ты моим сыном, я, честное слово, за такое дело взгрел бы тебя по известному месту…

Максим ощутил послабление строгости. И обрадованно вспомнил:

— Филипп уже взгрел… — Сморщил нос, посопел и ду­рашливо шевельнул поясницей.

— И правильно сделал, — заметил сторонник суровой субординации Реад. — Впрочем, строго по уставу, вы вправе, суб-корнет, подать рапорт о нанесении вам со стороны кап­рала Дзыги оскорбления действием.

— Ага, только шляпу зашнурую… — буркнул Максим. (Это была неведомая офицерам, но привычная среди школь­ников поговорка.) И опять уперся взглядом в носки сапог. — А где мне отсиживать арест? В седле, что ли? Я в нем и так… всё отсидел.

Среди стоявших в отдалении послышались смешки — отзыв на прорвавшуюся мальчишкину дерзость.

— Отсидите где положено, когда достигнем цели похо­да, — насупленно сообщил полковник. — Ежели до той поры примерной дисциплиною не заслужите отмены взыскания.

Максим стукнул друг о друга сбитыми каблуками.

— Слушаю, господин полковник.

— Вот то-то… И советую не забывать о своей вине.

Смелая нотка прорвалась у Максима опять. Ведь как-никак, а все-таки именно он разрубил канат и пресек вражес­кую вылазку. С ресниц слетела капля, голос Максима стал сиплым и упрямым:

— Если я столь виноват, господин полковник, вы имеете право разжаловать меня.

Полковник мигнул. Выговорил с почти настоящим сожа­лением:

— Увы, такого права у меня нет. Разжалуют за недостой­ные поступки и за трусость. А за храбрость, даже столь безог­лядную, в соответствии с гвардейским кодексом, полагается награда… Корнет, не сочтите за труд, достаньте из вьючной сумы мой портфель. У меня что-то… поясница. Явно окажусь на пенсии, не дождавшись генеральского чина.

Корнет Гарский сунул Максиму в руки его саблю и ре­вольвер, убежал к лошадям и скоро принес требуемое. Этот потрепанный желтый портфель, подходящий для бедного ад­воката или школьного учителя, но никак не для боевого офи­цера, полковник всюду возил с собой. Такова была его странная привязанность к старой вещи, порой вызывавшая добро­душные подшучивания.