Львиное Око

Никто не хотел давать ей работу, и, чтобы прокормиться, Кати нанялась в дом к китайцам. Даже прожив потом двадцать лет в голландских семьях, при виде фигуры в белой парусиновой паре с косичкой, торчащей из-под котелка, Кати не могла унять дрожи. У нас она стала не столь боязливой и привязалась ко мне. После долгих уговоров она сначала согласилась сообщить, где живет Лилин, но потом испугалась и мне не удалось вытянуть из нее ни слова.

Улица Оеенчаран находилась всего в одном квартале от центральной площади. Туда-то я и отправилась. Мне становилось хуже. Янтье страшно напугал меня тем, что был неподвижен и давил на нижнюю часть плодного пузыря. Когда я добралась до нужного дома, мне свело судорогой ногу. Я постучалась в дверь, и этажом выше из покосившихся окон выглянуло три головы.

Стайка девушек впустила меня. Все они были молоденькие, некоторые — миловидные. Я удивилась тому, что, несмотря на жару, на них надеты просторные кимоно. Они отвели меня к Лилин, хихикая, словно глупенькие школьницы, и я по своей наивности решила, что попала в школу-интернат или нечто вроде этого.

В большой комнате темно, жалюзи опущены, несколько вытертых стульев. И больше ничего. Одни лишь стулья. Лилин поразила меня. Она походила на бронзовую обезьянку и была облачена в шелковое платье, похоже, выписанное из Парижа. В проколотых мочках ушей висели крупные бриллианты. Она сидела неподвижно, как сова, изредка поворачивая шею, стиснутую белым кружевным воротником. Сзади нее стояла огромная чернокожая женщина с длинными, как у гориллы, руками.

— Ты, мадам Мак-Леод, — проговорила Лилин, покачивая, как китайский богдыхан, головою, — разумеется, желаешь знать, когда наступит твое время, и хочешь, чтобы это произошло без затруднений. Ступай с моей дочкой. Теперь я состарилась, и моими «руками» стала Баба, но дело свое я знаю. Не тревожься, милая.

И я не стала тревожиться. Следом за толстой черной Бабой я пошла по коридору. Девушки разбежались кто куда. Мы поднялись в душную палату, где стоял умывальник и двуспальная кровать. На стене висел показавшийся мне странным рисунок с изображением обнаженной женщины, державшей в руках лебедя. Баба сняла с меня жакет, саронг и парчовые туфельки и велела, встав на скамейку и оставшись в панталонах и нижней сорочке, забраться на кровать. От соприкосновения с льняными простынями я ощутила прохладу. В комнате было тихо. Я с наслаждением потянулась, потом хихикнула, ощутив влагу на ногах, как это было со мной в детстве.

— Мама о тебе позаботится, — проговорила Баба. — Поспи чуток.

Я повиновалась, а когда очнулась, то почувствовала приятное прикосновение к своему животу похожих на птичьи когти пальцев Лилин.

— Очень хорошо, — сказала Лилин. — Младенец внизу. Думаю, это мальчик. Больше не спи с мужем. Не садись на пол. Не наклоняйся и не поднимай ничего. Не волнуйся. Пей холодное козье молоко утром и теплое кокосовое молоко вечером. — Потом пальцами впилась в меня, не причиняя боли, чтобы измерить Янтье.

— О-о-о-х! — вздохнула я. — Нет, вы не сделали мне больно. Но мне кажется, что ванна, в которой купается мой ребенок, дала небольшую течь.

— Господи Иисусе и великий Будда, — пронзительным голосом воскликнула Лилин. Она проверила правдивость моих слов так быстро и осторожно, что я не успела запротестовать. — Порвался! Ад и семнадцать чертей с перепонками! Баба! — Голос ее превратился в визг. — Вызови двуколку! Пошли кого-нибудь за майором Мак-Леодом! Девочки! Никого не впускать!

— Но, мадам Лилин! — проговорила самая хорошенькая, столкнувшись в дверях с Бабой. — Мой принц может…

— Заткнись! Живо! Девочки, уйдите. А ты останься и присматривай за нею. Баба, ради Христа, скорее. А ты лежи тихо! — Она сверкнула на меня глазами и мелкими шажками пошла прочь.

— Что случилось? — спросила самая хорошенькая, которой было приказано оставаться со мною.

— Не знаю!

— Ты будешь рожать?

— Не ранее чем через три недели, — уверенно ответила я. — Надо заранее подготовиться.

— Но разве ты не можешь ходить?

— Конечно, могу. — С этими словами я начала было слезать с кровати.

— Не двигайся, — произнесла девушка, схватив меня за одежду. — Мадам Лилин велела лежать тихо.

— Таких забавных школ я еще не видала! — призналась я.

— Школ! Тебе можно шутить, ведь ты голландка и замужем, — отвечала девочка.

— Как это шутить? — возмутилась я.

— Я тебя ненавижу! — воскликнула хорошенькая.

— Я тебя тоже, — отозвалась я. Я подумала, что попала в сумасшедший дом, и никто не знает, куда я запропастилась. Кати ни с кем, кроме меня, не разговаривает. Я вскочила в одном белье, сунула ноги в шлепанцы и, не обращая внимания на тяжело раскачивающийся живот, кинулась к выходу.

— Дай мне одежду!

— Ты одеваешься. Это хорошо, — спокойно проговорила Лилин, словно не видя, что мы с девочкой вырываем друг у друга мой жакет. — Успокойся.

— Я спокойна, — произнесла я, тяжело дыша и запахивая вокруг талии саронг. Я решила сказать Руди, чтобы он пригласил лучше доктора Хонторста.

— Сухие роды труднее, но ты молодая и сильная. Как только доберешься до своей постели, я к тебе приеду.

— Не беспокойтесь, — ответила я. — Вам незачем приезжать ко мне ни сейчас, ни через три недели, когда я рожу.

— Клянусь духами моих предков! — воскликнула Лилин, потрясая кулаками. — Она рехнулась!

Я тотчас вышла бы из комнаты, если бы не заметила огромную лужу у себя под ногами.

— Баба! — взревела Лилин.

Пока Баба обматывала вокруг меня полотенца, сунув руки под саронг, Лилин лаконичными предложениями объясняла мне, как надо рожать. Говорила она по-голландски. Слушая ее речи, я представляла портовый док и канал. Янтье должен выйти из моего дока, пройдя тесный шлюз и канал, и появиться на свет. Дамба внутри меня сломалась. Плыть он теперь не сможет, и ему придется выбираться посуху.

Мне не было страшно, чувствовала я себя превосходно. Когда понимаешь природу боли, ее можно вынести.

— Оставьте меня, — проговорила я.

Подняв руку, Баба растопырила пальцы.

— Двадцать пять схваток. Боли не чувствуешь? — спросила Лилин.

— Пока нет, спасибо, — ответила я. — Прощайте.

Затем, локтями прижав к бокам полотенца, я вышла из дома и села в двуколку, которая ждала меня. Спасаясь от палящих лучей, лошадь мотала головой.

IX ГЕРШИ. 1898–1899 годы

Приехав домой, я сказала Кати и Руапоне, что у меня отошли воды. Руапона, родившая шестерых детей, воскликнула: «Ай-ай» — и поставила на огонь две кастрюли. Кати помогла мне притащить из прихожей к моей кровати напольные часы. Я заявила, что хочу согласовывать схватки с колебанием их маятника. Вдвоем они помогли мне забраться в постель, и, когда я, довольная тем, что начинаю испытывать боль, вскрикнула, они рассмеялись. Руапона сказала, что я сама еще ребенок.