Львиное Око

Герши слушала его с невозмутимым видом. Глаза ее были закрыты, а невероятно длинные ресницы опущены. Но тело было, напряжено, словно натянутый лук. Готовая подобающим образом ответить на слова Робера, она с усилием сдерживала себя. Что же, если нам не понравится его предложение, можно быть уверенным, что милая Герши скажет свое слово. Она верила мне, а их не боялась!

— Знаменитый ученый, месье… — Наклонившись, Робер шепотом произнес известное имя, посмотрев при этом на закрытую дубовую дверь толщиной, самое малое, в два дюйма. — Он поднимется с места и прервет вас, попросит исполнить для зрителей самый воинственный и священный из танцев в честь Субраманьи.

— Я и так намеревалась сделать это, — сказала Герши.

Я поднял руку, поняв намерения Гиме. Ход был великолепный. В программе лишь упоминалось об «особом священном танце», и Гиме собирался включить его. Так будет гораздо эффективнее…

— Он будет просить, даже умолять, чтобы вы не оставили на себе ничего. Абсолютно ничего, даже вуаль не должна скрывать ваше тело от глаз ревнивого бога, — умоляюще посмотрел на Герши Робер, сцепив пальцы рук, как, вероятно, сделал бы знаменитый академик. — И вы… не оставите на себе ничего.

Герши облегченно вздохнула.

— Даже последнюю юбку, — хихикнула она, как девочка.

— В конце концов, да, — озабоченно проговорил Робер. — Будьте настолько любезны. Даже последнюю юбку. Это необходимо.

— Пошел вон, — произнесла она. Она сказала «va t'en»! Так говорят, обращаясь к собачонке.

Робер взвился на дыбы и даже покраснел, но я сделал ему знак, чтобы он промолчал. Мы с Герши привыкли вращаться в театральных кругах, где фамильярность привычна.

Снова поклонившись, Робер вышел.

— Ты тоже, — сказала Герши, — уходи.

Перечить ей я не посмел. Хотя мог бы. Как подобает суровому и строгому отцу, наставляющему свою дочь на путь истинный. Но времени было мало. Это был самый важный вечер в ее жизни, в нашей жизни. Если ей вздумалось покапризничать, некогда было ни наказывать, ни уговаривать, ни бранить ее. Видите ли, она не была такой темпераментной, какой ее изображают. Будь это так, управиться с нею оказалось бы проще.

На этот раз я тоже был одним из зрителей. Я сел на свободное место во втором ряду. Кто же ушел? Ушел, заметив, что видел «довольно любопытное» исполнение восточных танцев? Или прибавил еще и слово «экзотическое»? В предчувствии провала на лбу у меня выступил липкий пот и заболели колени.

Она стояла в своей накидке в преддверии языческого храма — прекрасная, далекая и надменная. Настоящая леди Мак-Леод. Такую позу она умела принять, но не умела сохранить. Кроме того, среди зрительниц находились настоящие принцессы, одна герцогиня, несколько графинь, а также кавалеры, сопровождавшие столь знатных дам. О, это был очень опасный путь! Самомнение. А что потом?

Несмотря на совещание и достигнутые компромиссы, тщательно выверенные решения, мы в конечном счете, по выражению игроков, шли ва-банк. Прав был Гиме, принимая это решение, или ошибался, кто знает. Спектакль был наполовину частным, зрители состояли из приглашенных, но это был музей, а не салон. Кроме того, в зале находились и четыре критика.

Когда она вскинула руки, распахнув накидку, все увидели чудесное сочетание красок ее одежд, касавшихся самого пола, и многоголовая гидра, у которой была сотня глаз и одна душа, одобрительно зааплодировала. Но когда Герши с невероятным достоинством стала двигаться и глазам зрителей предстал языческий бог, сокрытый в листве, они, наблюдая за ее движениями, почти все сразу же заскучали.

Со своего места поднялся месье Бурден. Чувство почтительности к нему вызывали не только его борода и репутация, но и весь внешний вид, которым он искусно владел.

— Мата Хари, — пропел он, и зрительный зал насторожился. Предстояло нечто необычное.

Жрица-принцесса отвернулась от алтаря и, к моему восторгу, восприняла помеху идеальнейшим образом. Герши не рассердилась, не удивилась и не обрадовалась. С невозмутимым видом, в полном согласии с собой она спокойно ждала. Ждала — и только.

— Мата Хари, — повторил почтенный мэтр среди почти осязаемой тишины. — Не исполните ли вы для нас подлинный танец, посвященный индийскому богу войны? Танец, во время которого вы жертвуете собой во имя любви, мира, а не во имя победы? Исполняя который, вы отдаете себя целиком, ничего не пряча?

Я и не знал, месье Гиме, что ваш знаменитый востоковед такой ручной! Потом, как и все присутствующие, затаив дыхание, стал ждать ответа.

Изогнув длинную шею, Мата Хари откинула голову назад. Похожие на крылья усталых птиц ресницы ее опустились. Она уронила руки, и плащ скрыл ее целиком. Затем вновь появились руки — великолепные, мягкие, сильные, округлые. Она сложила их на груди, закрыв ладонями плечи ласкающим и в то же время покорным жестом. Потом стала медленно наклоняться вперед, так что волосы едва не достигали коленей.

Наш востоковед сел и с жеманным видом улыбнулся, повернувшись сначала направо, а затем налево. Мата Хари шагнула в сторону кулис. Я почувствовал, как у меня колотится сердце. Топнув босой ногой, она что-то сказала музыкантам не то на хинди, не то на яванском или каком-то другом языке. Слово прозвучало как приказ. Потом взмахом руки сняла с себя накидку, отшвырнула в сторону и опустилась на пол грудой темных складок.

После этого Герши начала танцевать. И как танцевать!

Танцевать означало любить и предаваться любовным играм. Любовь — это утомительная борьба, требующая большой выносливости, но со стороны она должна казаться нетрудной. Любовь преодолевает борьбу и боль и несет с собой мир. Приложив старания и усилия, ты познаешь, как надо любить себя, а любя себя, учишься любить своего избранника и свой мир. Не существует ни прошлого, ни будущего, есть только борьба и время борьбы, триумф и момент триумфа, мир и момент мира.

Она была змеей и танцевала, обвившись вокруг невидимой змеи. И на нее смотрел бронзовый кумир, которого под силу было победить, умиротворить лишь женщине-змее.

Облаченных в черные покрывала индусских девушек она не замечала. Они стояли или лежали возле кумира, держа в руках дротики. Герши выхватывала их один за другим, и, когда танцовщицы вскрикивали от боли, она угрозами принуждала их к молчанию. Вырвав дротик, она победоносным жестом воздевала его ввысь, затем швыряла во мрак. Всякий раз, как исчезал дротик, с тела Герши падала одна из ее воздушных юбок и ложилась у ног идола. Когда она метнула последний дротик и развязала последнюю косынку, наблюдать за происходящим стало невыносимо. Всем захотелось спрятать свои глаза. Но вместо этого все уставились на Мата Хари.

Обнаженное тело ее было прикрыто лишь золотой чеканкой и драгоценными камнями — золотыми нагрудниками и золотыми браслетами, с бриллиантами (полудрагоценными камнями, так ярко сверкавшими в обманчивом свете!), и искусно изготовленным ожерельем. Усыпанный камнями лотос, поддерживаемый тонкой и потому невидимой цепочкой, прикрывал то место, на котором, по моему настоянию, она сбрила волосы. Свет и тени попеременно падали на ее смуглое тело, тело змеи и женщины. Бронзовый бог войны был умиротворен.