Львиное сердце. Под стенами Акры

Бросив взгляд на толпящихся у королевского шатра просителей, Генрих лукаво усмехнулся.

— Эта картинка Филиппу на весь день настроение испортит. И подождите, пока не разнесется слух про то, сколько Ричард платит. Даже сарацины повалят к нему на службу. — Заметив, что Губерт и Морган ничего не понимают, граф расплылся в улыбке. — Вчера Ричард поинтересовался у меня, сколько дает Филипп своим рыцарям. Когда я ответил, что по три безанта в неделю, он решил предложить четыре.

Валлиец рассмеялся, но епископ покачал головой:

— Может, мне удастся заставить его передумать, потому как это без нужды озлобит Филиппа.

— На самом деле дядя Ричард оказывает ему услугу. — Голубые с зеленым глаза Генриха проказливо засветились. — Потому как когда рыцари толпами побегут от Филиппа, тот сможет сохранить лицо, заявив, что эти исключительно по причине денег, а не потому, что воины предпочитают сражаться под началом у Ричарда.

— Я сильно сомневаюсь, что Филипп посмотрит на дело под таким углом, — сухо заметил прелат.

Направляясь к шатру Ричарда, Генрих с облегчением поглядывал на усеянное звездами небо — минувший день выдался невыносимо жарким. Хотя наступила темнота, стенобитные машины продолжали обслуживать при свете факелов — Ричард организовал работу по восьмичасовым сменам, благодаря чему требюше стреляли круглые сутки, не давая осажденному врагу передышки. Дядя пробыл под Акрой всего пять дней, но Генрих уже ощутил заполнившую лагерь новую энергию, освежающее чувство уверенности в победе. Граф забавлялся тем, с какой легкостью руководство осадой перешло в руки Ричарда. Даже Конрад Монферратский вынужден был принести формальные извинения за то, что не пустил английского короля в Тир. Он возлагал вину на случившееся недопонимание, но никто ему не верил, и меньше всех Ричард. Генрих сожалел о розни между этими двумя, потому как считал, что из Конрада получился бы куда более способный государь, чем из Ги де Лузиньяна, пусть даже корона досталась Монферрату посредством в высшей степени сомнительного брака. Граф подумал, не удастся ли ему каким-то образом убедить в этом дядю, но потом улыбнулся одной мысли об этом, поскольку знал, насколько маловероятен успех.

Войдя в шатер, он понял, что тут только что покончили с ужином. Ричард быстро усвоил местный обычай есть за низким столиком, сидя на подушках. Его жена чувствовала себя не столь уютно — она держала спину прямо, аккуратно подобрав юбки вокруг колен. При виде Генриха Беренгария улыбнулась, поскольку Генрих пользовался симпатией у всех женщин. Джоанна тоже улыбнулась, а Ричард кивнул, распорядившись подать гостю вина и блюдо с сиропом, смешанным со снегом. Генрих с удовольствием расположился на подушках и проявил знакомство с укладом Святой земли, сообщив, что данное лакомство обязано своим происхождением сарацинам. Снег для него привозится с гор в повозках, укрытых соломой.

В последней перемене подали поднос с инжиром, бобами рожкового дерева и местными фруктами, каких им до сих пор не доводилось видеть. Нежная их мякоть скрывалась под зелено-желтой кожурой.

— Их называют «райскими яблоками», — пояснил Генрих, галантно очистив один плод для Джоанны, затем другой для Беренгарии.

По причине сходных размеров и формы, этот фрукт назывался среди солдат «сарацинским хреном», но про этот образчик пошлого армейского юмора граф решил умолчать, догадываясь, что супруга государя едва ли найдет его смешным. Вместо этого он придвинулся ближе и спросил, понизив голос, правдивы ли слухи.

— Про нашу с Филиппом ссору сегодня вечером? — уточнил король. — Так слух уже вышел?

— Ну, вы орали друг на друга так громко, что вас и на Кипре наверняка услышали.

— Да, похоже на то, — признал Ричард с натянутой улыбкой. — Филипп требовал, чтобы завтра мы пошли на общий приступ. Я напомнил ему, что мои корабли еще под Тиром, ждут попутного ветра, а большинство осадных орудий на них. Имеет смысл дождаться их прихода к Акре. Зачем рисковать жизнями людей сегодня, если завтра победа окажется более достижимой? Но он, разумеется, не стал слушать, ведь стоит мне сказать «святой», как Филипп тут же говорит «грешник»! Поэтому настоял на своем плане, чертов идиот! Я направлю своих воинов охранять лагерь, но не отдам их под его начало. Да они и сами не желают — большинство за ним даже из горящего дома не пойдет!

Последняя реплика вызвала у присутствующих взрыв хохота, не считая епископа Солсберийского, который глубоко вздохнул, так как знал, что острота Ричарда непременно дойдет до ушей Филиппа.

Заметив огорчение Губерта, Ричард шутливо толкнул его локтем под ребро.

— Знаю, милорд епископ, знаю. Ты считаешь, что мне следует быть более осмотрительным. Возможно, ты прав, но какое в том веселье?

Посреди очередного взрыва смеха, король вскочил, вовремя вспомнив, поцеловал руку Беренгарии, а затем увлек Генриха в последний вечерний обход лагеря. Сопровождали их Андре и еще несколько рыцарей. По ходу присоединялись и другие, поэтому прогулка быстро превратилась в шествие. Ричард засыпал Генриха градом вопросов. Слышал ли он, что отец Жофре соборовался? И что отец Балдуина де Бетюна тоже серьезно болен? Известно ли ему, что Филипп Фландрский завещал Ричарду свой требюше, чтобы лишний раз досадить французскому королю? Генрих вскоре перестал даже пытаться отвечать, потому как их постоянно перебивали люди, жаждущие поглядеть на государя, просить его о милости, доложить о нарушении дисциплины или довести до сведения Ричарда рассказ о своем храбром поступке.

Около часа они потратили, наблюдая за боевым применением требюше. Это оружие являлось новым в осадном деле. Оно представляло собой длинный рычаг на оси, к короткому плечу которого крепился массивный противовес. К длинному плечу присоединялась праща. Ричард придирчивым оком наблюдал за тем, как длинную балку орудия подтягивают вниз и укладывают в «седло» тяжелые камни. Он сообщил Генриху, что привез камни из Сицилии, которые существенно тверже рыхлого известняка, добываемого в Святой земле. Король любил все делать сам, поэтому не устоял перед искушением лично спустить крюк. Когда противовес ухнул вниз, длинный рычаг взметнулся, праща щелкнула, издав высокий, похожий на удар хлыста звук. Все следили напряженным взором за траекторией летящих к городу камней и разразились воплями, когда те врезались в стену, подняв облако пыли и обломков.

Ричарду сказали, что Филипп дал своему лучшему требюше имя «Плохой Сосед», и он пошутил, что этот следует назвать «Сосед Хуже Некуда», и расхохотался, когда солдаты предложили другие, менее приличные варианты.

Затем делегация отправилась инспектировать огромную башню, строящуюся для приступа к стенам. На расходы Ричард не скупился, и по завершении башня должна была вырасти до ста футов в высоту, иметь три этажа, внутренние лестницы, а также колеса, укрытые от стрел кожухами из вымоченных в уксусе бычьих шкур. Со временем Ричарду удалось отвести Генриха в сторонку, чтобы перемолвиться с глазу на глаз, насколько это возможно, конечно, в окружении многотысячной толпы.

— Расскажи мне про Саладина, — потребовал король.

Граф повиновался, подтвердив общепринятую точку зрения, что султан, пусть и неверный язычник, является тем не менее человеком чести. В качестве доказательства он привел хорошо известную историю о благородстве Саладина. Повелитель Наблуса Балиан д’Ибелин был в числе немногих не попавших в плен под Хаттином, так как сумел мечом проложить себе путь на свободу. Его жена и дети укрылись в Иерусалиме. Когда Саладин осадил Святой Город, Балиан попросил у него охранную грамоту с разрешением забрать свою семью. Султан дал согласие при условии, что рыцарь пробудет в городе всего одну ночь. Однако стоило д’Ибелину миновать ворота, его окружила толпа, умоляющая возглавить оборону, потому как в городе не осталось ни одного из знатных лордов. Балиан почел за честь остаться и защищать Иерусалим, но он стыдился нарушенной клятвы и написал Саладину письмо с объяснением причин. Султан не только простил Балиана, но даже выделил эскорт, сопроводивший жену, детей и домашних рыцаря в безопасный Тир.

Генриху Балиан очень нравился, и его подмывало искушение поведать Ричарду об успешной попытке друга спасти горожан. Рыцарь сумел убедить Саладина не подвергать город кровавой резне вроде той, что произошла при взятии Иерусалима крестоносцами в 1099 году. Однако д’Ибелин числился среди союзников Конрада Монферратского и уже поэтому выглядел подозрительно в глазах Ричарда. Поэтому Генрих предпочел обратиться к делам менее давним.

— Нашим оборонительным рвам удается до поры сдерживать натиск войск Саладина, но, к сожалению, не воров, — сказал он. — Неохраняемые палатки — неодолимый соблазн, и недели две назад у одной из женщин был похищен ребенок. Бедняжка впала в отчаяние и в слезах пришла к нам. Помочь мы, разумеется, едва ли могли, поэтому я сказал, что у Саладина доброе сердце, и разрешил покинуть лагерь и обратиться к нему за помощью. Драгоман проводил ее до сарацинских позиций и перевел смысл мольбы. Тронутые, возможно, ее слезами, воины провели женщину к Саладину. Выслушав рассказ, султан послал людей на поиски ребенка. Узнав, что тот был продан на местном рынке, он распорядился выкупить ее у обладателя за уплаченную им цену и лично вручил дитя матери, а затем проследил, чтобы та благополучно вернулась в наш лагерь.