Лям и Петрик

Саля капризным тоном говорила Петрику:

— Все равно я скоро переберусь в большой город. Интеллигентному человеку здесь, в местечке, душно. Туда переезжает Меер Шпон. В солдаты его уже, конечно, не возьмут. Он и так немало пострадал. Сначала выдернул себе двенадцать зубов, и его отпустили. А когда стали брать и без двенадцати зубов, он вырвал еще шесть. Пока тех, у кого не хватает восемнадцати зубов, не берут. Подумаешь, у него теперь золотая челюсть, вот и все. Тому честь, у кого деньги есть. Дай бог нам с тобой, Петрик, иметь то, что он имеет. Мы с Мееркой Шпоном, наверное, в городе магазин откроем. Будь уверен, я уже скупаю ситец. В России мало ситца. Понимаешь, товар переходит из рук в руки, только успевай прибыль считать.

— Где Элька?

— Честное слово, ко мне заходит вся интеллигенция. А Элька пропадает черт знает где. Как была швейкой, так швейкой и осталась. Да еще на руках у нее ребенок.

— Ребенок?!

— Да, может, ты знаешь, от кого он? Слыхала, будто от татарина. Рассказывали, что ее сослали в Сибирь. Там она заболела туберкулезом, и какой-то татарин увез ее в Крым. Вышла за него замуж и будто тоже стала татаркой. Где ты живешь, Красенко?

— Еще не знаю.

— Можешь пожить у меня на дворе, во флигеле.

— Мне нечем платить.

— Пока живи бесплатно.

— А твоя мать?

— Мы разделились. Вон та часть моя.

Когда он вышел за ворота, ему показалось, что местечко сильно изменилось, только он никак не мог понять, в чем именно. Может, это потому, что он смотрел на все одним глазом, да к тому еще не совсем здоровым. Несколько раз он забирался в полуразрушенную землянку, где они с матерью когда-то жили. Соседний домишко, где жил Лям, тоже того и гляди развалится.

Кажется, не так давно здесь было светло и весело. Они с Лямом рубили хвостики у ящериц и утоляли постоянный голод посадкой турецких рожков, которые вырастают через девяносто лет. А там, в заросшем бурьяном рву, они разводили костер, просто так, от нечего делать.

Весь день Петрик бродил по местечку. Улицы выглядели по-новому, многие магазины, видно, расширились, разрослись. Увидев на крыльце аптеки Аршина, Петрик подошел к нему. Но Аршин смотрел мимо него, куда-то вдаль, на горку и, то и дело выхватывая из кармана золотые часы, с нетерпением и беспокойством курил.

Петрик подошел к нему совсем близко и поздоровался. Тот бросил на него беглый взгляд из-под насупленных бровей:

— Кажется, знакомы? — И золотые зубы небрежно пожевали мундштук папиросы.

Петрику стало сразу как-то не по себе: о чем он станет с ним говорить? Что у них общего? Петрик хотел было уйти, но тут с горы вихрем скатилась бричка и остановилась у аптеки. Это была та самая роскошная бричка, которая попалась Петрику на дороге. Здоровенный верзила, кровь с молоком, крикнул из брички:

— Отличная покупка, Меерка! Чудесная лошадь, черт побери! — Верзила выскочил из брички и, наткнувшись на Петрика, грубо спросил: — Ты как сюда попал?

Петрик обмер: это был Гайзоктер. У Петрика дернулась рука: он хотел было сорвать с головы повязку и ткнуть Гайзоктеру в морду свою рану. Но тут стал собираться народ, все с усмешкой ждали, что будет дальше. Это остановило Петрика. Он напряг все силы, чтобы сдержать гнев, который все нарастал при виде гайзоктерского бесстыдства.

А Гайзоктер, явно издеваясь над ним, сказал:

— Вернулся все же? А порядочные люди там остались. Хоть бы прихватил парочку «Георгиев». Даже такой дубина, как Дубль-Бланш, и то заработал «Георгия»! А этот… поглядите-ка на него!

Все, что у Петрика накипело на душе, вмиг подступило к горлу и вот-вот удушит его. Сейчас он что есть силы ударит по этой сытой, отъевшейся морде, и с души у него словно свалится камень. И это будет для всех самым ясным ответом.

Петрик оглянулся на собравшихся вокруг — все бездельники, которые только и ждали чего-нибудь забавного. Он овладел собой. «Дубль-Бланш, Дубль-Блаиш… Кто такой Дубль-Бланш?» — путалось в его взбудораженной голове.

И Петрику вспомнился лысый портняжка, который всегда и всюду рвался вперед. Когда рабочие в Екатеринославе вышли на улицу с красным флагом, он шагал в первом ряду. Дворники, размахивая дубинками, напали на рабочих. Многие отделались легкими тумаками, но Дубль-Бланша огрели по голове. Городовые бросили его поперек фаэтона и сапожищами уперлись в него, а он кричал на всю улицу: «Из-за вас, проклятых, деремся за свободу! Из-за вас!»

Гайзоктер щелкнул кнутом:

— Скажи мне, Красенко, женой ты уже обзавелся? Или все еще занимаешься теми делишками? Плюнь на все и женись! Девок сейчас куча, пользуйся случаем! Пощупай-ка Салю! У нее в мотне полно денег!

Народ смеялся, перебрасывался шуточками.

Петрик уже собрался уходить, когда к нему подошел брат Сали Береле-кряква. Береле заметно вытянулся, сильно изменился — лицо у него теперь было костлявое, скулы, точно картофелины, на спине горб.

Они вместе отправились домой, на постоялый двор. Петрик по дороге расспрашивал Береле о его брате Хаскеле.

— Красенко! — крикнул кто-то сзади.

Петрик обернулся.

— Послушай, поступай ко мне кучером! — кричал ему вслед Аршин. — Мне нужен кучер.

Петрик, не останавливаясь, двинулся дальше.

— Значит, Хаскель еще не окончил восьми классов?

— Нет еще. Он загребает кучу денег у Гайзоктера. Гайзоктер держит соляные копи, а Хаскель работает у него комиссионером.

— Ну а Аршин?

— Дай бог каждому. Он арендует лукьяновский лес и содержит в компании с Гайзоктером завод в Балте. Они работают «на оборону» и как следует набили себе мошну. А то что ж? На войну гонят только бесштанников, а кто получше, остается дома. Иначе ведь все пойдет кувырком. Голодранцев, вроде тебя, от нас угнали штук двести, из них тридцать три уже скапутились.

— Кто это там? — Петрик указал на чету, которая стояла у ворот постоялого двора Гели-Голды и напряженно вглядывалась в приближающегося Петрика.

— Это Мотя, что работает у Гайзоктера на маслобойке. А рядом с ним — его старуха.

Мотя сильно сдал, голосок его уже не звенел медью, только жалобно хрипел. Он усиленно моргал запорошенными глазами, казалось, из них вот-вот посыплется пыль. Тяжело было смотреть на этого высохшего, разбитого человека.

Мотя стал жаловаться Петрику на свою участь, время от времени покрикивая на свою старуху, беспрестанно утиравшую глаза.

— Гляди, дорогой, она меня живым в могилу сведет. Втемяшилось ей в голову, что с нашими Шмерлом и Берлом что-то случилось. Как говорится, слышал глухой, рассказал немой. «Плюнь ты всем болтунам в глаза! — говорю ей. — Ведь сынок наш Симха пишет о них». А вот тебе живой человек, только что с позиций. Он клянется, что видел и Шмерла, и Берла. Знал бы он, что попадет домой, передал бы весточку от них.

Петрик почувствовал, что надо перевести разговор на другое, иначе он еще брякнет что-нибудь невпопад: ведь сыновей Моти он и не видывал. Петрик спросил: