Любавины

– С Алтая. За хранение ворованного что бывает?

– Тюрьма бывает.

– Значит, ее посадят?

– Думаю, что – да.

– И сколько дадут?

Начальник пожал плечами.

– Да немного, наверно. Для первого раза.

«Все. В тюрьме она совсем свихнется», – подумал Ивлев.

– А ничего нельзя сделать?

Начальник прикурил от зажигалки.

– А что можно сделать, ты подумай? Ничего, конечно.

– Черт возьми совсем! – Ивлев тоже достал папиросы.

– Ты служил? – спросил начальник, доставая из ящика стола бумаги.

«Прямо бюрократы какие-то», – подумал Ивлев, вспомнив, что и следователь все время рылся в бумагах.

– Служил.

– Старший лейтенант, командир подразделения особого назначения? Так?

Ивлев посмотрел на начальника; тот изучал бумаги.

– Расскажи о себе подробно.

– Зачем?

– Нужно. Занятий в армии можно не касаться.

Ивлев понял, что бумаги в руках начальника – это сведения о нем. Стал рассказывать. Все, как было. Начальник слушал и осторожно шуршал бумажками – перебирал их. Когда Ивлев кончил, он поднял голову.

– Все? А как служил?

– Ничего…

– Благодарности были?… Ты говори все, не скромничай.

– Были. Две от командующего округом, одна от министра… А в чем дело?

– Тетка про отца что-нибудь рассказывала? Кроме того, что их посадили…

– Нет. Мало… Говорила, что они были хорошие люди. – «В чем дело?», – соображал Ивлев.

Начальник протянул ему две бумажки.

– Читай.

Ивлев внимательно читал.

– Так… – Ивлев аккуратно положил бумажки на стол. – Кхэ… где-то папиросы… – захлопал по карманам.

– На, – начальник протянул ему «Беломорканал».

– Спасибо, – Ивлев размял папироску, от протянутой зажигалки отказался – руки тряслись, он не хотел, чтобы это заметили. Нагнулся, прикурил от спички.

– Документы я скопирую и отдам тебе.

– Спасибо.

– А дело вот какое, Ивлев: ты не хотел бы поработать в нашей системе? Никогда не думал?

– Как это?… Милиционером, что ли?

– В милиции.

– Не думал сроду.

– У нас сейчас есть возможность послать двух человек на двухгодичные курсы оперативных работников. Подумай, через недельку зайди. У тебя знакомые есть в городе?

– Нет, никого нету.

– Хочешь, пойдем ко мне?

– Нет, я домой пойду. Пойду отдохну маленько.

– Ну, ладно. Заходи через недельку, – подполковник встал, пожал руку Ивлеву.

Ивлев вышел из милиции… Остановился на улице, долго соображал: что сейчас делать, с чего начинать. Слишком много сразу свалилось всего. В голове путаница, на душе мглистая, сырая тяжесть-боль. Пошел домой. Шел, как ночью: боялся, что оступится и будет долго падать в черную, гулкую яму.

Дома, на двери, нашел записку:

«Не радуйся сильно, ты свое получишь, скрываться бесполезно – смерть будит тижелая».

«Тоже в смерть балуются, – как-то равнодушно подумал Ивлев. – Всякая гнида грозится стать вошью».

В комнате холодно, неуютно, жильем не пахнет. Ивлев включил свет, не раздеваясь, лег на кровать лицом вниз. Подумал, что надо бы запереться, но лень было вставать, и страха не было.

«Пусть приходят. Пусть казнят».

Захотел представить человека, автора записки, – всплыло лицо, похожее на лицо Шкурупия.

«Надо же так безответственно брякнуть: смерть будет тяжелая. Посадить тебя, сволочь, голой задницей в навоз и забивать осиновым колом слова твои обратно в глотку. Чтобы ты наелся ими досыта, на всю жизнь».

Опять потянулась бесконечная ночь. Часа в два Ивлев встал, нашел письма к Марии с родины, списал адрес и составил телеграмму ее отцу. Он знал только, что тот работает секретарем райкома партии на Алтае.

«Срочно вылетайте помочь Марии». Адрес и подпись. И стал ждать утро. Ходил по комнате, думал о чем угодно, только не о делах сегодняшнего дня. Вспомнил почему-то, как он пацаном возил копны, и его один раз понесла лошадь. То ли укусил ее кто, то ли испугалась чего – вырвала из его слабых ручонок повод и понесла. За ним на другой лошади летел мужик-стогоправ, не мог догнать, кричал: «Держись за гриву! Крепче держись!… Отпустишься – запорю потом!». Зыкнуться бы тогда головой об землю – ни забот бы сейчас, ни трудностей не знал.

За окном стало светлеть. Ивлев прилег на кровать и забылся в зыбком полусне.

Через два дня прилетел Родионов.

Ивлев шел с работы и увидел на крыльце своего дома пожилого мужчину. Он догадался, кто это.

– Здравствуйте. Ивлев.

– Здравствуй. Я – отец Марии.

– Я догадался. Сейчас войдем, я расскажу все, – Ивлев отомкнул замок, впустил Родионова в дом.

– Ну? – глаза Родионова покраснели от бессонницы. – Слушаю.

– Мария спуталась здесь с плохими людьми… В общем, ей грозит тюрьма.

– Что они делали?

– Воровали. А кто помоложе, продавали. Ворованное хранилось у Марии.

Левый уголок рта у Родионова нервно дергался книзу. Он закурил, крепко прикусил папироску зубами.

– Ты – муж, насколько я понимаю?

– Да.

– Как же ты позволил?…

– Я не знал ничего. Она еще до меня была знакома с ними.

– Сейчас она где? Сидит?

– Нет, не сидит. Но я не знаю, где. Она ушла из дома. Можно в милиции узнать, где она сейчас.

– Пойдем в милицию.

Почти всю дорогу молчали. У самой милиции Ивлев тронул Родионова за рукав, остановил. Сказал, глядя прямо в глаза ему:

– Как-нибудь отведите ее от тюрьмы. Она пропадет там.

Родионов смотрел на зятя угрюмо и внимательно.

– Как вы жили?

– Плохо жили. Любви у нее никакой не было… Почему пошла за меня, не знаю.

– Телеграмму-то раньше надо было дать.

– Я сам не знал, что так обернется…

– Пошли.

К начальнику Родионов вошел один. Ивлев сел на диван и стал ждать.

Ждать пришлось около часа. Наконец Родионов вышел… Увидел Ивлева, подошел, сел рядом.

– Ну?

– Плохо, – тихо сказал Родионов. – Не знаю… – Помолчал, повторил: – Не знаю.

– Я тоже зайду к нему, – Ивлев поднялся.

Родионов, продолжая сидеть, – Ивлев видел, как он раза два незаметно, под пиджаком, погладил левую сторону груди, – сказал:

– Я схожу к ней, а ночевать приду к тебе.