Любавины

– Что, плохо?

– Мм… На… тьфу!… Упаду, кажется. На… открой дом, – подал Ивану ключ.

Иван отомкнул замок на двери, помог Ивлеву взойти на высокое крыльцо, вошел с ним в квартиру, включил свет… И тут только увидел, как перевернуло Ивлева. Провалившиеся глаза его горели нездоровым блеском, на скулах выцвел пятнами желтый румянец, руки тряслись.

– Захворал?

– А? Да… – Ивлев прилег на кровать. – Захворал.

– Я сейчас за врачом съезжу.

– Не надо. Пройдет. Побудь со мной, если не торопишься.

– Ладно. Мотор только заглушу пойду… – Иван вышел на улицу, заглушил мотор. А когда вернулся в квартиру, Ивлев без кителя, в одной нижней рубахе стоял на коленях перед тазом – его опять рвало. Причем рвать уже нечем было, и все равно выворачивало всего.

– Схожу за врачом?

Ивлев замотал головой.

– Чаю согрей… И затопи камелек.

Иван затопил камелек, поставил на плиту чайник с водой… Присел к столу. Ивлев лежал на кровати, вытянув руки вдоль тела, шевелил пальцами.

– Лучше становится, – сказал он.

– Ты сними сапоги-то и ложись как следует.

Ивлев сел, склонился к сапогам. У него, наверно, закружилась голова. Он схватился за спинку кровати.

– Эхх… Помоги, Иван.

Иван стащил с него сапоги. Ивлев лег, показал глазами на тулуп. Иван накрыл его тулупом.

Потом пили чай с медом. Ивлев сидел на кровати, глотал кипяток, обжигался, крутил головой и смешно морщился.

– Ничего, ничего, – говорил Иван. – Пусть продерет. Зато легче станет.

– Уже легче… чую. Вон, видишь? – Ивлев шаркнул ладонью по лицу, показал ладонь – на лице выступил пот, но очень слабо.

– Пей, пей.

– Хоть жилым духом запахло в комнате… Верно?

– Да… уже прохладно становится. Зима скоро.

– Зима, да. Черт с ней.

Говорилось легко, но говорить было не о чем, да и особой нужды в этом не испытывали оба. В комнате действительно стало тепло и уютно. Гудело в камельке, пощелкивало… Чуть припахивало дымком.

– Дом строишь? – спросил Ивлев.

– Ага.

– Зачем?

– Охота пожить по-человечески.

– Это надо… Я тоже, наверно, когда-нибудь себе дом выстрою.

– Тебе-то зачем? Тебе дадут.

– Нет, сам, в том-то и дело. По-моему, каждый человек должен построить хотя бы один дом на земле.

– Хм…

– Ты стихи любишь?

– Нет.

– Зря. Я б тебе прочитал…

– Прочитай.

Ивлев отставил пустой стакан, лег, натянул на грудь тулуп.

– Еще налить?

– Нет, все. Легче стало… Такое состояние сейчас, как будто водки стакан выпил.

– Читай стихи.

Электрическая лампочка трижды мигнула.

– Лампешка есть?

– Не надо. В камелек вот подкинь.

Иван подкинул в камелек. Свет погас. Только на полу и на потолке играли красноватые мягкие блики. У Ивана сделалось отчего-то очень хорошо на душе.

– Читай.

– Значит, так…

Тары– бары-растабары… Чары– чары - очи – ночь. Кто не весел, Кто в печали, - Уходи с дороги прочь. Во лугах, под кровом ночи, Радость даром раздают. Очи– очи… Сердце хочет… Поманите - я пойду. Тары– бары-растабары… Всхлип гармони. Тихий бред. Разбазарил… Тары– бары… Чары были, Счастья нет.

– Ничего, – одобрил Иван.

– Да?

– А еще знаешь?

– Знаю.

И разыгрались же кони в поле, Поископытили всю зарю. Что они делают! Чью они долю Мыкают по полю? Уж не мою ль?… Тихо в поле. Устали кони. Тихо в поле - зови, не зови. В сонном озере, как в иконе, - Красный оклад зари.

– Это мне больше поглянулось.

– Правильно. Ты спать хочешь?

– Нет.

– Тогда полежим просто так. Устал маленько. Ложись на диван вон.

Иван прилег на диван и стал смотреть, как на потолке играют призрачные пятна света. Стихи разбудили какое-то затаенное чувство безболезненной грусти…

Утром Родионов вызвал врача к Ивлеву.

Молодой розовощекий врач деловито осмотрел Ивлева, обстукал, обслушал… Посмотрел значительно на Родионова. Тот вышел на улицу. За ним вышел врач.

– Ну?

– Воспаление легких. В самой такой… свирепой форме. Или в больницу надо, или здесь, но обязательно с врачом…

Родионов вернулся в комнату.

– В больницу ляжешь?

Ивлев хмуро смотрел на первого секретаря.

– Что у меня?

– Воспаление легких.

– Здесь можно лежать?

– Лучше в больницу…

– Я не могу в больнице. Мне там хуже будет.

– Давай здесь. Как же ты достукался до этого? В Барнауле-то можно было сходить… Нет, надо какой-то дурацкий героизм проявить.

Ивлев молчал. Смотрел на ковер, который висел над кроватью: Красная Шапочка и Серый Волк на поляне. А вдали, между деревьев, виднеется избушка с красной крышей, а в углу, справа, струится синий ручеек. А на полянке солнечно и много цветов. И волк на редкость нестрашный.

Иван был тут же. Смотрел на Ивлева и думал о Марии:

«Дура ты, дура… От такого мужика отбрыкиваешься».

А вечером к Ивлеву пришла Мария. Он лежал один (старушка-сиделка пошла домой взять вязанье). Коротко скыргнула сеничная дверь… Незнакомые шаги по сеням. Легкий стук в дверную скобу.

Ивлев промолчал – лень было говорить «да!». Нужно было говорить громко, а он громко не мог. Дверь открылась… Вошла Мария.

– Здравствуй.

Ивлев приподнялся на локтях, некоторое время оставался в таком положении – трясся, потом опустился в изнеможении.

– Здравствуй. Садись.

Мария присела к нему на кровать.

– Как дела?

Ивлев усмехнулся, глотнул пересохшим горлом.

– Как сажа бела.

– Ничего, поправишься, – Мария положила ладонь на горячий лоб его… Сухие воспаленные глаза Ивлева зияли из подсиненных кругов глазниц напряженным, до жути серьезным блеском. Мария прикрыла их ладонью, склонилась и начала исступленно целовать Ивлева в губы. Шептала: – Милый ты мой, хороший… Стерженек ты мой железненький… Устал? Занемог…