Люби меня по-немецки

— А кто-то говорил мне, что хорошо воспитан, — Курт стоит у двери и, сложив руки на груди, улыбается. До чего же красивый. Ровно настолько, насколько гнилой. — Подслушивала у двери гримёрки, признавайся?

— Проваливай! — толкаю к нему чемодан и киваю на дверь.

— Можно мне хотя бы сказать пару слов? Даже смертникам перед казнью разрешена последняя исповедь, — он мягко улыбается и меняет тон на шутливого на серьёзный: — Амазонка, не руби с плеча, давай поговорим.

— Я не желаю слушать подготовленную и тщательно заученную речь. Врать ты горазд — проверено. Просто избавь меня от себя. И прекрати на меня так глазеть, я тебе не ожившая Клеопатра.

— Ульяна…

Смотрю на него как ортодоксальный еврей-вегетарианец смотрит на свинину. Вся его красота, этот лоск — напускное.

— Убирайся к дьяволу, Рейнхард! Ты бакалавр вранья и вопиющей наглости, и если ты заберёшься на гору своей лжи и сбросишься вниз, то непременно разобьёшься. Тогда твоя маленькая дочка останется без отца и её некому будет сводить на аттракционы, — выпаливаю на одном дыхании и, толкая его в грудь, выпихиваю на лестничную клетку. — Я не хочу тебя видеть и слышать не хочу!

— Ты снова делаешь скоропалительные выводы, как было тогда с Паломой. Если ты просто успокоишься и дашь мне шанс нормально всё объяснить, то…

Но я не даю ему этот шанс: выхватываю из его рук ключи, пинком вышвыриваю чемодан и следом бросаю найденные у двери кроссовки.

Ничего не должно остаться! Ни единого напоминания!

— Проваливай! И только попробуй меня как-то преследовать, — закрываю дверь на два оборота.

— Ульяна, да послушай ты, наконец, — доносится с той стороны его приглушённый голос. — Не волнуйся, я не стану ломать дверь, если ты хочешь, давай поговорим так! Её зовут Ингрид, сегодня утром она и Элли прилетели из Мюнхена, чтобы…

Он говорит что-то ещё, но я намеренно его не слушаю: торопливо пересекаю гостиную и запираюсь в ванной, включив шумный напор воды.

Всё, что он сейчас говорит — заведомо ложь. Я слышала, как девочка назвала его папа, я видела взгляд её матери на него — так смотрит женщина, которая считает мужчину своим, и чтобы там между ними не происходило, она имеет на него куда больше прав по одной простой причине — у них общий ребёнок. Ребёнок, о котором я не знала! Неужели за месяц нельзя было упомянуть о том, что у тебя есть дочь?! Да я даже о вырезанных в семь лет миндалинах рассказала! Я думала, что мы теперь единое целое и у нас не должно быть друг от друга секретов.

Видимо, ошибалась.

Они семья, я всего лишь развлечение. Сказка закончилась, приехала злая ведьма и забрала то, что принадлежит ей по праву, оставив принецессу Идиотопунцель у разбитого корыта. Так мне и надо, дура тридцатилетняя.

Не знаю, сколько я так сижу: минуту или пять часов, но когда открываю дверь и выхожу в гостиную, в коридоре стоит полная тишина. Видимо, поняв, что никто его не слушает, Рейнхард всё-таки ушёл. А может, и не пытался особо оправдываться. Наверное, надо было остаться и послушать… А впрочем, нет, я всё сделала правильно — минимизировала соблазн поверить в очередное бла-бла-бла.

Возвращаюсь в спальню и обессиленно опускаюсь на край кровати. После погрома, который я здесь устроила, комната выглядит как поле боя. Жаль, что из сердца нельзя вышвырнуть воспоминания так же лихо, как удалось избавиться от его тряпок.

В раскрытом шкафу словно две пустые глазницы зияют незанятые полки, без его вещей он выглядит сиротливо пустым. Ни толстовок на вешалках, ни горы футболок с подростковыми принтами. А когда нахожу на полу белый носок сорок шестого размера — как дурочка сползаю на пол, беру клочок ткани в руки и раненой косулей рыдаю в голос.

Рыдаю. В носок. Что ты со мной сделал, проклятый немец…

Громко всхлипываю и… снова навзрыд.

И тебя с месяцем сказочных отношений, Рейнхард. Ты всё-таки меня сделал — твой подарок вышел явно более незабываемым.

Часть 37

— О-о, я смотрю кто-то вчера здорово надрался.

— Я не видела, кто. Я была пьяна, — сторонюсь, пропуская в гостиную отвратительно бодрую Диану. Она, немного прихрамывая, входит в дом и берёт со столика пустую бутылку.

— "Мерло"? — нюхает горлышко. — Отличный выбор, у меня после него обычно голова не болит.

— У меня тоже голова не болит. У меня болит здесь, — бью ладонью по грудной клетке, и Ди закатывает глаза:

— Ну, давай, попроси меня тебе посочувствовать. — И резко: — Не дождёшься. Это всего лишь мужик — две руки, две ноги, пенис. Горстка амбиций и гора самомнения. Выгляни в окно, таких в Москве как собак нерезанных! Да, может, конечно, не таких красивых, и зад явно не у каждого такой сочный…

— Спасибо, утешила. Будь добра, сходи в ванну и принеси мне мыло, я пока в кладовке верёвку найду.

— Шутишь? Это хорошо, — миролюбиво улыбается подруга и любя притягивает меня к себе. — Брось, детка, уверена, что ты что-то напутала. Сама не верю, что говорю подобное, но надо было всё-таки выслушать этого козла.

— И ты туда же? Я собственными ушами слышала…

— …что девочка называла его папой, я помню, — перебивает. — Ты мне раз десять за ночь позвонила. А ты не подумала, ну так, чисто допустить, что они с этой барышней давно в разводе и она припёрлась отдать ему забытую при делёжке имущества солонку?

На секунду задумываюсь и отрицательно машу головой.

— Нет. Я уверена, что это его немецкая семья. Они не выглядели злейшими врагами. Я видела их собственными глазами, Диана! Глядя на них ни за что не скажешь, что совсем недавно они спорили, кому достанется блендер, а кому китайская ваза.

— Ну, знаешь ли, не все расстаются врагами, — резонно замечает Диана и скидывает жакет. — Моя мама осталась с бывшим в отличных отношениях. Он даже оставил ей почти всё своё имущество.

— Так ты же говорила, что он обобрал её до нитки и чуть не продал какому-то марроканцу за карточные долги!

— Это был второй. А я сейчас о четвёртом. Может, кофейку? Пойди прими душ, приведи себя в порядок, а я сварю сама, так и быть, — и словно хозяйка двигается в сторону кухни. — А это ещё что за алтарь? — остановившись, брезгливо тычет пальцем на возложенный на книжной полке белый носок, расчёску Курта и забытую-таки зубную щётку.

Подбегаю к вещам и со взглядом сумасшедшей сгребаю всё в кучу. Словно священный Грааль жму к груди, делая шаг назад:

— Это его… Осталось.

— Ну так и выброси к чертям!