Любимая девушка знахаря

– Ну, Марья... ну... – пробормотал Митюха. – Век за тебя Бога буду молить.

Глаза его были подернуты слезой ужаса и умиления, но Марусины глаза оставались сухи. Сухи до боли, до рези.

– Как знаешь, – ответила она угрюмо, подойдя к Митюхе и рывком поворачивая того на спину. Из простреленного тела вмиг ушел весь вес, как будто сила его была воображаемой, лишь воздухом, который надувал пузырь, а теперь пузырь сдулся и опал. – Охота, так моли.

– Что, что? – испуганно бормотнул Митюха, когда она одной рукой выдернула из лямки его пиджака обрез, а другой из кармана – мешочек с золотом.

Взгляд Митюхи остановился на ее лице, потом ресницы сомкнулись – и он лишился сознания, поняв, что именно это значит.

Маруся сняла с него и мешок с припасами, прежде чем вскинуть обрез и нажать на курок. Жакан бабахнул рядом с Митюхиной головой, уйдя под траву и вышибив сноп земляных брызг. Выстрелила другой раз – и опять промазала. А больше патронов у нее не было. Они оставались в карманах пиджака Митюхи, однако лазить по его карманам Маруся не хотела.

– Смотри-ка! – удивленно сказала она, глядя на беспамятного Митюху. – Ну, коли так, живи. Хотела тебя от мучений избавить, чтоб не помирал тут один, но, видать, именно это Богу угодно. Так что прощай, Митюха, видать, не годился ты мне в мужья, придется другого искать. А может, обойдусь. Как ты говорил... Бабе мужик нужен, одна она перед жизнью – что лозина перед бурей, всякий ветерок не сломает, так согнет? Ну, поглядим, что выйдет! Авось выстою!

И, сунув на грудь заветный мешочек с самородками, она перекинула через плечо мешок с припасами и встала на тропу под азы.

Что-то уперлось в ребро, девушка поправила мешок и нащупала твердую обложку Вассиановой тетрадки.

«Сказки», – сказал Митюха. Ну что ж, и в самом деле стоит прихватить ее с собой. Маруся тоже любит сказки!

Она сделала несколько шагов. Тропа послушно стелилась под ноги.

Сердце стучало спокойно, и Марусе чудилось: она слышит, как позванивают от его ровных ударов самородки. Светлый камень сверкал на пальце, золото было с ней, значит, и Бог был за нее.

* * *

– Бог ты мой... – пробормотала потрясенная Алёна. – Так, значит, ты меня сразу узнал... и в машине, и в подвале...

– В подвале не сразу, – честно признался Понтий. – Минуты через две, когда твой голос услышал. Поэтому меня так и... трясло. И все остальное тоже было поэтому.

– То есть тебе нравятся женщины постарше? – насмешливо уточнила Алёна.

– Не знаю, как-то не думал, – усмехнулся Понтий. – Но ты мне нравишься, это точно. Даже больше, чем нравишься. Знаешь как мне было трудно там, в машине? Я себя потом проклинал, зная, что ты меня не простишь. А потом, когда услышал твой голос в подземелье, просто чуть из штанов не выпрыгнул. Глупее ситуации не придумаешь! Ты надо мной издевалась, как хотела, а я думал только об одном – как я тебя хочу.

– Если бы дело происходило в моем романе, – пробормотала писательница Дмитриева, – после таких признаний главного героя он и героиня бросились бы друг другу в объятия. Но мы не в романе, и здесь слишком холодно.

– Вот-вот, – пробормотал Понтий уныло. – И мои попытки тебя раздеть ни к чему не привели.

– В смысле? – насторожилась Алёна.

– Ну, когда ты зацепилась за тот крюк. Я ведь, дурак, думал, что твой комбинезон... ну, что если он снимется, у тебя там не будет джинсов и свитера.

– Ага, конечно, я должна была отправиться лазить по подвалам в одном эротичном белье, – усмехнулась Алёна.

– В эротичном, не в эротичном...

– И что, по твоему плану мы должны были предаться неистовой страсти непосредственно там, под завалом? – спросила наша героиня голосом провокатора из шпионского фильма 50-х годов.

– Да не было там никакого завала, – после минутного молчания признался вдруг Понтий, и Алёна едва не поперхнулась:

– Не было завала?

– Не было, – вздохнул Понтий. – Был очень удобный и сухонький подвальчик с деревянными стенами. Вроде бы в таких в старину ледники устраивали, но я не слишком-то силен в архитектуре деревенских усадеб, могу и ошибаться.

– Я тоже думаю, что там был ледник, – сказала Алёна, и теперь настала очередь Понтия онеметь.

– Что... – выдохнул он через некоторое время. – Что-о?!

– А вот то, – улыбнулась она. – Вот то самое. У меня часы с подсветкой.

– И ты...

– И я все поняла. И жутко разозлилась. И даже решила прикончить тебя из Феичевой «беретты», которую все время таскала за поясом. И, очень может даже статься, прикончила бы, если бы ты не сознался в содеянном.

– То есть ты меня простила? – В голосе Понтия снова зазвучала улыбка, и Алёна не могла не улыбнуться в ответ.

– Типа, да.

– Слушай, а может быть... – нерешительно заикнулся Понтий. – Может быть, ты замерзла? И я мог бы тебя...

– Нет, – решительно сказала Алёна. – Нет, нет и нет. Не в такой обстановке. Вот выберемся отсюда – и...

– Тогда давай скорей выбираться, – решительно заявил Понтий. И завозился, наверное, перемещаясь на четвереньки. – Поползли скорей. Не могу сказать, чтобы я очень хорошо ориентировался в подземельях, но вроде бы, если отсюда двинем по левому ходу, то совсем скоро окажемся в подвале Феича.

– Не окажемся, – грустно призналась Алёна.

– Почему?

– Потому что там столбик рухнул.

– Какой столбик?

– Ну, который твой отец подпилил, чтобы Феичу обратный путь завалило, когда он в подвал залезет. Чтобы Зиновия могла без помех явиться ему в образе Тати и замогильным голосом вопросить, нашел ли он то, что вы все ищете, или не нашел.

– Слушай, – проговорил Понтий после некоторого молчания, – мне почему-то все время хочется восклицать или «Господи!» или «Черт возьми!». Ты в самом деле что-то... кто-то... ты в самом деле совершенно нереальный человек. Какая там кикимора! Какая там дочка домового! Дважды за пару часов устроить подземные обвалы – это я не знаю, кем надо быть... Феерическая ты женщина, честное слово!

– Тебе уже страшно, да? – улыбнулась в темноте Алёна. – Может, ты уже раздумал продолжать со мной знакомство, когда мы отсюда выберемся?

– Не раздумал я ничего, – ответил Понтий очень серьезно. – Даже не надейся. Просто чем дальше идет время, тем сильней мне хочется отсюда выбраться. Чтобы скорей... чтобы все случилось скорей! А поцеловаться-то мы хоть можем или нет?

– А у тебя колечко по-прежнему в носу торчит? – спросила Алёна опасливо.

– Нет, – сказал Понтий. – Я его просто так, для понта надел, чтобы максимально экзотически-фотографический вид иметь. Фенечек в бороде я вообще-то не ношу, пирсинга у меня никакого нет, я очень благопристойный, даже скучный сисадмин по жизни.

– Да? – с сомнением в голосе протянула Алёна.

– А что? – испуганно спросил Понтий. – Тебя мое признание разочаровало? Ты предпочитаешь целоваться с кем-то поэкзотичней?

– Успокойся, – усмехнулась писательница Дмитриева, – я в жизни не целовалась с сисадминами, так что все очень экзотично.

– Тогда я начинаю перемещаться поближе к тебе? – нерешительно спросил Понтий.

– Рискни, – сказала Алёна, чувствуя ужасную, просто-таки девичью робость.

Когда что-то начинается... это всегда так волнует, даже пугает. Начинается оно для того, чтобы закончиться? Начинается для того, чтобы продлиться? Кто знает... Кто даст ответ... Да никто!