Любимая девушка знахаря

Маруся обратила к нему заплаканные глаза, проморгалась и разглядела, что Митюха держит в одной руке знакомый мешочек, а в другой – ее солдатскую одежду и сапоги, все, в чем она сюда пришла.

– Одевайся. – Он кинул ей штаны и гимнастерку. – Одевайся, и пошли отсюда, а я пока припас соберу. Теперь нам тут делать нечего, теперь мы богатые... – И с усмешкой передразнил Тимку: – «Я – жених с достатком, ты – невеста с приданым...» Слышь, невеста с приданым, замуж за меня пойдешь? Чтоб все по-хорошему, а не просто так на нарах поваляться. В сельсовете распишемся или в городе, а захочешь, так и обвенчаемся по-старому.

Маруся тихо заплакала, поглядев в лицо неминучей судьбе.

– Ладно, – ухмыльнулся Митюха. – Такое твое девичье дело – плакать. Только сейчас недосуг, потерпи пока, потом уж... Переодевайся, говорю.

Маруся торопливо влезла в штаны и гимнастерку, навертела портянки, натянула сапоги, сандалии привычно связала и повесила на плечо. Митюха подошел к ней с вещевым мешком:

– Тут крупа осталась да мука, с собой возьмем. Припас бросать грех, а патроны я по карманам рассовал.

Огляделся, подхватил с земли тетрадку Вассиана. Ветерок ворошил ее страницы, но Митюха заботливо замкнул застежку и, отряхнув с тетрадки землю, вновь обернул ее той же клеенкой, в которую она была завернута прежде.

– Надо прихватить, – буркнул. И сунул тетрадку в мешок с припасами. – Я до смерти сказки люблю, а коли и впрямь истории Софрона тут записаны, то они, знаешь ли, почище всяких сказок будут.

И подтолкнул Марусю к тропе, прикрикнув, когда она попыталась обернуться к срубу:

– Все, пошли, не наше дело.

– А если похоронить их? – заикнулась было Маруся, но Митюха равнодушно отмахнулся:

– Пустое. Было все да ушло, быльем поросло. Забудь!

Сунул руку в мешочек с самородками, пошарил там, вынул перстень со светлым камнем:

– На-ка вот, невеста. Чтоб знала: мое слово твердое!

Маруся, словно на чужой палец, не понимая, что делает и зачем, надела перстень.

Пошли к лесу. Маруся впереди, Митюха позади. Марусе было сначала жутко: казалось, что в спину ей смотрят не только Митюхины неотвязные глаза, но и дуло обреза. А ну как он нарочно наговорил про женитьбу? А ну как по пути раздумает жениться и золотом делиться – да и пальнет меж лопаток, а Маруся и знать не будет, когда смерть поразит ее?

Томимая страшными мыслями, обернулась, но никакого обреза не увидела: Митюха убрал его под свой поношенный, пропотевший пиджак. Там же, в каком-то кармане, был припрятан и мешочек с золотом.

Поймав испуганный Марусин взгляд, Митюха понимающе ощерился и похлопал себя по груди:

– Вот здесь наше добро. У самого сердца!

Они уже миновали рощу и подошли к завалу, при виде которого Марусю озноб пробрал. Стоило представить, что сейчас опять придется пластаться, лезть под ним, как у нее в глазах мутилось. Да, вот таков человек – сколько бы страшного ни оставалось за плечами, боится он только будущего. Два трупа смотрели вслед мертвыми глазами, но куда больше она боялась корявых сучьев, которые могут вцепиться в спину. Впрочем, оно и правильно, наверное: мертвые уже мертвы, не встанут, не догонят, а вот если потянешь за какой сук, весь завал на тебя рухнет...

– Ну, давай, – сказал Митюха. – Ложись на пузо и двигай. Да смотри, задницу не воздымай, а то нацепляешь на себя...

И игриво шлепнул Марусю пониже спины.

«Вот, уже руки распускает, – угрюмо подумала девушка. – Как будто я уже его собственность. Будто он уже мой хозяин...»

Почему-то эта мысль сейчас затмила даже страх зацепиться за какой-нибудь опасный сук. Маруся и не заметила, как одолела завал, как выскользнула из-под него. Выпрямилась, отряхнулась, крикнула:

– Я добралась уже!

– Ну, теперь я полезу, – донесся голос Митюхи, а потом раздалось и его тяжелое дыханье. Вот он уже снова оказался рядом с Марусей, счистил землю с пиджака, глянул одобрительно:

– Молодец ты, девка! Честно скажу, опасался я...

– Чего ты опасался? – невесело спросила Маруся, не имея ни малейшего желания отвечать улыбкой на его улыбку.

– Опасался, что возьмешь ты – и дернешь за опасный сучок, порешишь меня за то, что я миланчика-желанчика твоего сгубил. И правильно сделала, что дождалась меня: во-первых, золото на мне осталось бы, ни крупинки его ты не получила бы, не смогла бы завал разобрать, а во-вторых, бабе мужик нужен, одна она перед жизнью – что лозина перед бурей, всякий ветерок, если не сломает, так согнет. Ну и ни за что не дошла бы ты без меня до деревни, заблудилась бы. А меж тем, тут другая тропа есть, короткая и безопасная. Но ее только Тимка с Вассианом знали, царство им небесное. Знали да мне рассказали. Вот она, тропа эта, ведет по азам. Нужно идти и примечать, на стволы смотреть. Там тропочка из берез прошита меж елок... и на всех березах вырезана буква «аз». Коли углядишь их, за три часа, не более, к околице Падежина выйдешь. Потеряешь – значит, сама потеряешься. Так ты лучше судьбу не пытай, без меня не...

Громыхнуло совсем близко, Митюха покачнулся, оборвал свои слова и издал пронзительный крик.

Громыхнуло снова. Митюха опять покачнулся и тяжело грянулся наземь. Маруся с ужасом увидела, что ноги его покрылись множеством мелких рваных ранок, как будто кровь его вдруг начала вырываться из кожи, прихватывая с собой клочки кожи, мяса и ткани, из которой были сшиты его штаны.

– Что это? Кто это меня? – мучительно вопрошал Митюха, озираясь выкаченными глазами с выступившими на них кровавыми слезами.

– Не оставляй неубитого, Митюха! – раздался сдавленный, хриплый хохоток.

Марусю словно бы тоже прострелило, потому что она узнала и этот хохот, и этот голос, которые могли принадлежать единственному человеку на свете. Тимка! Неужели он жив? Оклемался, перевязал рану своей рубахой, которую милосердно бросила на него Маруся, и пустился в погоню за бывшими подельниками, которые обратились во врагов.

– Не оставляй неубитого! – снова выкрикнул Тимка. – И ты, Маруська, тоже хороша. Ну ничего, вот сейчас я до вас доберусь!

По надсадному его дыханию Маруся поняла, что Тимка лезет под завалом.

– Убьет он нас, – простонал Митюха, пытаясь повернуться и достать из лямки обрез. – И меня, и тебя. Возьми обрез у меня под пиджаком, а как Тимка высунется, ты его в лоб...

– Не успеет она! – раздался задыхающийся голос двужильного Тимки, и его лицо показалось из-под сплетенья ветвей. – Кишка у нее тонка!

– Кишка тонка? – зачем-то переспросила Маруся, склоняясь к завалу и кладя руку на приметный сук, который намертво запомнила еще с прошлого раза. – Говоришь, кишка тонка?

И она потянула за сук.

В первое мгновение показалось, что ничего не произошло, Тимка успеет выскочить. Еще один рывок и... Ну да, не будь он ранен, успел бы тот рывок сделать. Однако силы его были на исходе, и вырваться из завала до того, как десятки серых, мертвых, завостренных, словно волчьи клыки, сучьев вонзились в его тело и пригвоздили к земле, он не смог.

Раздался крик... В жизни подобного крика не слышала Маруся и знала, что отныне вечно будет Господа Бога молить, чтоб не слышать никогда... Глаза ее на миг встретились с мучительно вытаращенными глазами Тимки. Потом его взор, исполненный мстительности и смертной муки, померк, голова упала, дернулась разок – и более уже он не шевелился.