Любимая муза Карла Брюллова

Сквозь черное кружево Аделаида смотрела на Сен-При, а потом начинала отступать, и он шел за ней, повинуясь силе ее магнетического взгляда, шел и шел, пока она не вступала под какую-то мрачную черную колоннаду, за которой все было затянуто клубящимся черным дымом, изредка освещаемым огненными сполохами. Сен-При чудилось, что он слышит треск горящего дерева, бульканье кипящей смолы и запах серы. Конечно, девушка-самоубийца подводила его к вратам ада, в который отправилась за свой грех…

Во сне он испытывал ужас, леденящий ужас, останавливался и более не следовал за Аделаидой. Она медленно исчезала, исчезала мрачная колоннада, Сен-При просыпался… И начинал жалеть, что не последовал за Аделаидой.

Может быть, тогда он не проснулся бы!

А иногда Сен-При снилось, что он тонет в Тибре. Мертвое тело с головой, окутанной черным кружевом, колышется на волнах – это тело Аделаиды, рядом качаются в воде увядшие розы, а Сен-При увлекает на дно камень, который висит на его шее. Камнем была голова Юлии, которая вдруг открывала рот и начинала распевать:

О, как безрассудна, о, как беспощадна любовь… Подсуден ли тот, кто под властью ее совершит преступленье? Отыщет ли кто хоть одно оправданье ему? Поверит ли в тяготы страсти, безумные муки – ну хоть на мгновенье?

Сен-При вскидывался в постели, дрожа, и требовалось немалое время, чтобы прийти в себя, унять эту дрожь испуганного животного. Но на смену бездумному страху приходили размышления, а они были чуть ли не ужасней снов.

Нередко Эммануил думал, разглядывая себя в зеркало:

«Существовал ли когда-нибудь человек, который свою жизнь, судьбу, военную карьеру, доброе имя свое и своей семьи бросил бы под хвост бродячему псу, испытывая при этом великое наслаждение и благословляя небеса, которые его привели к такой участи?

В это трудно поверить, а между тем такой человек существовал и по-прежнему существует. Вот он, стоит передо мной. Это его исхудалое, постаревшее лицо вижу я. Его виски, которые – в двадцать-то два года! – уже засеребрились сединой. Его запавшие, окруженные тенями глаза. Это его мрачный, безрадостный взор встречаю я.

Что происходит? Где я? Что со мной?..»

Порой приходила Сен-При на память сцена, когда он, после первой ночи с неведомой обольстительницей, проснулся в телеге, полной соломы, услышал заливистый храп – и решил было с перепугу, что ночная красавица перевоплотилась в ужасное чудище. Тогда храпел крестьянин, и Сен-При посмеялся над своим страхом. А между тем страх был пророческим, теперь он это понял! И Юлия в самом деле в чудище перевоплотилась.

Хотя нет, она всегда этим чудищем была… Но лишь теперь он это осознал и понял.

Такие мысли начали терзать Сен-При в Риме, он привез их во Флоренцию… зачем?

Затем, что нужно прекратить все это. Нужно уехать. Нужно развязаться с Юлией. Если он вернется в Петербург, может быть, еще удастся сложить и как-то склеить свою разбитую жизнь. Чахотка… Да лучше умереть от чахотки в России, чем влачить в Италии это существование комнатной собачонки, которая только и ждет подачки от хозяйки!

А хозяйка уйдет – и позабудет накормить бедную левретку…

Сен-При набросил шлафрок и пошел в спальню Юлии. Жаль, что ее нет! У него достало бы сил сейчас бросить ей в лицо, что он уходит, что все кончено!

Но стоило ему увидеть постель Юлии, пахнущую ее телом, нет, пахнущую вечерним слиянием двух тел, – как силы оставили его, и он упал в эту постель, накрылся с головой, зарылся в подушки, жадно упиваясь восхитительным ароматом исчезающего… или уже исчезнувшего? – счастья.

Где она? Почему охладела? Неужели Сен-При больше не нужен ей?

Эммануил с ужасом чувствовал, что любовь, которая только что казалась умершей, воскресает. Если бы Юлия стала прежней…

Если бы Юлия стала прежней! Если бы она вернулась!

Кто-то вошел в дверь и остановился на пороге.

Сен-При рванулся было из душистых покрывал, но услышал смешок Симонетты – и замер.

– Ну пусти, – бормотала горничная. – Ну пус-сти, Микеле!

Микеле не пускал, и судя по звукам, которые доносились до Сен-При, яростно целовал горничную, а она постанывала от удовольствия.

Итак, субретка госпожи и лакей ее любовника – тоже любовники. Совершенно водевильная ситуация!

Сен-При едва сдержал смешок.

– Пойдем туда, в постель, ну, Симонетта! – бормотал Микеле.

– Это постель госпожи! – противилась горничная. – А если она узнает?!

– Как?! – засмеялся Микеле. – Как узнает? Она уехала! Мы можем столько раз поваляться на этих перинах, сколько захотим. А потом поменяешь простыни, да и все. Ну давай, Симонетта, ложись!

Но субретка противилась и норовила переменить тему разговора:

– Кстати, ты сказал синьору Эммануэле, что синьора Джулия уехала на неделю?

– Еще нет, синьор не звал меня. Ну, давай…

– А-а! – закричала Симонетта, увидев Сен-При, который выбирался из постели.

Он посмотрел на ее перепуганное личико, перевел взгляд на лакея, который стоял с разинутым ртом, и расхохотался.

Нет, и правда – водевиль, ну сущий водевиль!

– И куда уехала синьора Джулия? – сквозь смех еле выговорил Эммануил.

– В Неаполь, – пробормотала Симонетта. – Кажется… а потом и в Помпеи.

– В Помпеи! – закатывался хохотом Сен-При. – В Помпеи! А почему… А почему ничего не сказала мне?

– Я точно не знаю, – голос Симонетты дрожал, – кажется, она не хотела огорчать синьора.

– Не хотела огорчать, – задыхаясь, повторил Сен-При, – не хотела!

Вдруг он замер, уставившись в дверь. Только что там никого не было, кроме Микеле, испуганно привалившегося к притолоке, словно внезапное явление синьора Эммануэле лишило его всяких сил, а теперь Сен-При отчетливо видел женскую фигуру в римском национальном костюме, с головой, прикрытой черной кружевной шалью. В руках незнакомка держала увядшие розы.

Хотя почему он называет ее незнакомкой? Сен-При ее отлично знал! Это Аделаида Демулен. Значит, он видел пророческие сны… Вот она и пришла за ним. Куда поведет? К мрачным колоннам, за которыми сгущается адский мрак? Или на дно реки?

Не пойти с Аделаидой он не может. Не может! Но он сам решит, каким путем идти.

Сен-При наконец-то выбрался из кровати – Симонетта и Микеле отшатнулись, с ужасом глядя на его хохочущий рот и полные слез глаза, – заглянул на минуту к себе в комнату, надел брюки, сунул ноги в сапоги, прихватил еще одну вещь, без которой самому выбрать свой путь было бы невозможно, и поспешил за Аделаидой, которая уже выходила из дома.