Любимая

А в это время незваной пришла на пир изгнанница Пения, богиня бедности, побочная дочь одного из поверженных Зевсом гигантов, чтобы попросить подаяния - хоть горсточку амброзии, хоть каплю нектара. Она стояла у дверей, но пирующие боги не обращали на нее внимания.

И вдруг увидала Пения, что поднялся с подушек своих из-за пиршественного стола молодой красавец Порос и двинулся в ее сторону. Замерло сердце бедняжки: уже не подаяния она ждала, а доброго слова этого статного красавца. Или хотя бы ласкового взгляда.

Но прошел он мимо, даже не глянув на нее, и вышел за двери в сад.

Горечью наполнилось сердце Пении. Чтобы никто не увидел ее слез, она покинула пир богов-победителей. Но когда шла через благоухающий сад Зевса, набрела на спящего под цветущим кустом Пороса.

В свете луны он был еще более прекрасен, и решила Пения, как подаяния, просить его любви.

Она прилегла к нему, обняла, назвала по имени, но он, не размыкая глаз, прошептал неведомое ей имя: Афродита.

Потом он еще много раз называл ее этим именем и любил ее, думая, что любит Пенорожденную. Пения дарила ему свою любовь, счастье и горечь смешались в ней.

Перед самым рассветом, когда затих ее любовник, сморенный еще более глубоким сном, она тихонько высвободилась из его объятий и ушла, улыбаясь и утирая слезы, чтобы не видеть изумления и негодования Пороса.

Этой ночью и был зачат Эрот.

Вот почему он неизменный спутник и слуга Афродиты: ведь он был зачат на празднике рождения этой богини.

Вот почему Эрот всегда терпит лишения и вопреки распространенному мнению совсем не красив и не нежен, а груб, необут и бездомен: он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит.

Вот почему Эрот в то же время всегда тянется к прекрасному и совершенному и, унаследовав качества отца, он храбр и силен. Потому-то он искусный стрелок из лука и, строя козни, он жаждет разумности и достигает ее.

Нельзя его назвать ни смертным, ни бессмертным: в один и тот же день он то живет и расцветает, если ладятся его дела, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять.

Нельзя его назвать мудрым: он находится посредине между мудростью и невежеством. Но зато мудрые боги не занимаются философией, поскольку и так мудры, а Эрот все никак не успокоится в совершенствовании разума своего и часто признает себя полным невеждой.

Никогда не быть ему любимым: Эрот - вечно любящее начало. Он - нескончаемый пир богов.

Таким был рассказ Аспасии.

– Сократ, ты плачешь, - спросила она, завершив его.

И юноша не стал утирать лез, вовсе их не стыдясь.

– Как глубоко ты сумела познать Эрота!
– смог произнести он наконец.

– На самом деле я вовсе не понимаю и не знаю его, Сократ, - ответила печально Аспасия, - но я хочу знать и понимать, хочу когда-нибудь изведать любви.

Слова эти прозвучали, едва из-за горного хребта выглянуло пылающим краем солнце. Впервые Сократ встречал светило вместе с любимой женщиной. Молча приветствуя его, он встретил лучи, как тысячи, сотни тысяч золоченых стрел Эрота, и услышал голос демона или гения своего: "Это, Сократ, нести тебе через всю жизнь!"

Много раз вспоминал потом эту ночь, это утро молодой пехотинец-гоплит. Вспоминал после изнурительных учений и после жестоких боев. Быть может, непостижимые выносливость и храбрость его начало свое брали как раз в той ночи, в этом ясном утре...

Два года жил Сократ мечтою увидеть Аспасию, думал - день возвращения в Афины будет самым радостным для него.

Но отчий дом встретил тишиною и запустением: чума незадолго перед возвращением Сократа унесла всех его родных: мать, отца, брата.

А когда, едва оправившись от горя, появился он в доме Аспасии, нашел там все: и сочувствие, и заботу, и понимание, и дружеское расположение...

Не нашел одного - любви.

И тогда, восстановив до мельчайших подробностей в памяти рассказ Аспасии об Эроте, втайне подумал Сократ, что чем-то он уже похож на этого неприкаянного. Позже, ближе к старости, многие и в глаза, и за глаза называли его Силеном, сатиром Марсием, он и себя порой именовал так не без охоты, но втайне все больше находил в себе черт сходства именно с Эротом...

7.

Чуть ли не ежедневно приходили в темницу Сократа его друзья. Обычно они собирались у входа в ту самую гелиэю, где прозвучал смертный приговор Сократу, а оттуда группой в пять-семь человек отправлялись навестить узника, приносили всяческие угощения, заставляли Сократа отведать их и забывали о времени в долгих беседах и спорах с ним.

В предпоследний день друзья к Сократу пришли гораздо меньшим числом - всего трое: Критон, его ровесник, друг детства, юности и всей жизни; Платон, сын богача, самый пытливый и способный из слушателей философа, не решивший однако: посвятить себя целиком поэзии или же философии; Аполлодор, самый молодой из учеников Сократа, самый восторженный, встречающий каждое слово его, будто прорицание дельфийского оракула.

Узник заподозрил сразу: это появление друзей чем-то отлично от их других приходов, вон и тюремщик Никанор с каким-то особым почтением и торжественностью даже ввел их в темницу, а они сами, друзья, дорогие, поначалу вели себя как-то скованно.

Исподлобья, по обычаю своему, разглядев их, Сократ растянул в радушной улыбке толстые губы.

– Клянусь псом, друзья мои, сегодня вас будто подменили! Уж не таите ли вы чего от меня?.. Мне демон мой шепчет: жди подвоха!..

И сказал тогда седовласый статный Критон:

– Невозможно что-либо таить от тебя... Да и бессмысленно. Ведь тайна наша - для всех, но не для Сократа.

И поведал старый друг Критон, что все готово для побега смертника из темницы: стража подкуплена, наняты в помощь люди. Платон готов покинуть Афины вместе с учителем и поселиться в далекой Фессалии, там возродиться должна "Мыслильня Сократа"... Но бежать надо немедленно ближайшей ночью, другой ночи у него просто не будет...

Ах, как сильно завысил Критон проницательность Сократа: такого предложения от друзей узник и не ожидал!

При мысли о том, что завтра он может стать свободным, что сняты будут с ног растершие щиколотки оковы, что снова он будет в буром гиматии своем ходить по рынкам и другим людным местам, вступать в беседы и споры с горожанами. выискивать ускользающие, как арбузные семечки, зерна истины, зажигать в молодых умах тягу к познанию...
– при мысли обо всем этом гулко заколотилось сердце старого философа, как тогда, в юности, когда входил он в дом Перикла. И в дом Аспасии.

Друзья в ожидании ответа уставились на него. Он переводил взгляд с одного на другого, на третьего.