Любимая

Друзья осторожно перенесли его на топчан, уложили, укрыли видавшим виды гиматием.

Критон горестно вздохнул, Аполлодор опять всхлипнул, Платон стиснул зубы до скрипа и крупные кулаки сжал так, что ногти в ладони вошли...

Тихо, чтобы не разбудить уснувшего, друзья покинули темницу. Узник лежал на спине, негромко похрапывал, шлепал толстыми губами, морщил вздернутый нос, улыбался иногда, но чаще хмурился...

8.

Вернувшегося с воинской службы Сократу сразу же прибрал к рукам скульптор Фидий, которого Перикл назначил распорядителем всех строительных работ в Афинах. А их было немало: достраивались Длинные стены, возводился на Акрополе величественный храм Девы Афины Парфенон, там же началось строительство входа на Акрополь - великолепных Пропилеев, а на южном склоне холма вырастало здание для музыкальных и вокальных выступлений - Одеон, задуманное самим Периклом, учеником и другом знаменитого композитора Дамона.

Грандиозное строительство дало работу тысячам людей - рабам и свободным. Оживилось все хозяйство Афин, процветать стали ремесла. Затраты же не очень обременяли казну, ведь Перикл, ставший к тому времени полноправным правителем, без смущения стал отпускать деньги на строительство из сокровищницы Морского Союза. Тут он следовал убеждению своему: укрепление и процветание Афин выгодно всему этому Союзу.

Изнурительная работа с камнем давала Сократу забытье от горечи сиротства, но даже вдохновение при ваянии танцующих Харит для фриза над Пропилеями не могло погасить его жгучей мысли об Аспасии: неужто никогда она не полюбит меня?!.

Когда он приходил в ее дом, Аспасия была с ним приветлива, любила потолковать, даже поспорить, но никогда уже не оставляла и намека надежды на большую близость. Будто и не было того поцелуя на крыше дома, будто приснился он Сократу.

Уязвленный ее спокойствием молодой ваятель нарочно разделил любовные утехи с одной из ее девушек, с которых ваял своих Харит, но Аспасию это ничуть не задело.

А девушка всем замечательна была, но не могла ему заменить Ее...

Неизбывная горечь нарастала, не могли ее пригасить даже нередкие симпосии у Перикла, на которые собирался весь цвет Афин: Софокл, Анаксагор, Фидий, Дамон, Иктин, Гиппократ и другие известные мужи, среди которых молодой Сократ был уже на равных и даже проявлял нередко куда большую глубину и гибкость ума, что без какого-то потайного злоумыслия весело подтверждалось собравшимися.

Себя же он стал утешать мыслью, что Аспасия полюбит его, как только увидит изваянную им Афродиту.

Богиню эту стал он высекать из белого мрамора в дальнем углу своего двора. Просыпаясь до света, приветствовал первые лучи вскинутой рукой и словами моления, в котором просил Гелиоса помочь ему изваять статую богини. Потом, когда город еще потягивался спросонья, пытался Сократ извлечь резцом из мрамора черты прекрасной богини, так напоминающие ему Аспасию, а позже, когда уже просыпался город, когда уже вот-вот должны были прийти к ваятелю ученики-помощники, укрывал он незавершенную статую дерюжками от лишних глаз и принимался за Харит.

Фриз для Пропилеев завершил он в срок, и работа ему явно удалась: сам Фидий пристрастно осмотрел ее, обнял Сократа и все афиняне, собравшиеся при установке фриза, восторженно восклицали: "Эвое!"*.

А вот Афродита-Аспасия никак не удавалась ему: не хватало чего-то важного, чтобы передала статуя весь апофеоз прелести и ума любимой женщины.

Уже стал подумывать с горечью Сократ: "Никогда мне не удастся завершить Афродиту, никогда Аспасия не полюбит меня!"

В своей любви к этой необыкновенной женщине он давно уже не сомневался: каждое утро, приветствуя солнце, он просил сияющее светило сблизить его с Аспасией, каждый день по многу раз вспоминал о ней, каждую ночь засыпал с мыслью о любимой.

Он видел, что Аспасия по-прежнему тоскует по любви, но бессилен был помочь ей. И себе.

Однажды от отчаяния подумалось ему: "А вдруг Аспасия переменит отношение ко мне, когда увидит сама, как ценит меня великий Перикл?"

Да, это была почти мальчишеская дерзость уговорить славного стратега пойти с ним в дом Аспасии. Периклу шел тогда уже пятый десяток, известен он был, кроме всего прочего, и добропорядочностью своей, которая многим афинянам казалась даже избыточной и они посмеивались не зло, что всегда он ходит в Афинах лишь по двум направлениям - на площадь, где происходили народные собрания, и в Совет пятисот. Славный стратег избегал шумных пиров и торжеств при большом стечении людей, лишь однажды пришел на свадьбу - к своему двоюродному брату Евриптолему - да и то ушел оттуда, едва до вина дошло.

В доме его подходили к возрасту зрелости двое сыновей, и супруга могла упрекнуть мужа лишь в чрезмерной отдаче государственным интересам. И вот ему-то Сократ предложил в один из вечеров "немного развеяться"!..

И случилось чудо: Перикл согласился.

Или столь уж велика была его симпатия к этому молодому, смышленому ваятелю? Или грусть одолела о том, что молодость и зрелость прошли, а счастлив по-настоящему, быть может, и не был? Или шепнуло что предчувствие, или?..

Тут и премудрая Афина ответ не даст!

Но почему же молчал гений или демон Сократа, почему не шепнул, что этот вечер в доме Аспасии пронзит его болью такой, с которой несравнима даже боль сиротства? В тот злополучный вечер стал Сократ невольным свидетелем зарождения любви столь дорогих для него людей.

"Зарождение" - слово-то какое медлительное, как медуза! А на самом деле было - будто вспышка...

Ножевой болью пронзило Сократа осознание, что лишний он тут, меж двумя потянувшимися друг к другу людьми...

Сказавшись больным, он покинул дом Аспасии. Брел в темноте, без лучины, за первым же углом снял сковывающие ноги сандалии, с ожесточением отшвырнул их во мрак. Но легче идти не стало: земля ходила под ногами, будто и впрямь лихорадочно менялся ее крен.

И тянуло остановиться, нет, даже повернуть назад - к той, чье имя: Любимая...

И не пойти - побежать, чтобы успеть вмешаться, чтобы остановить, чтобы вымолить...

"Поздно! поздно!.." - вызванивала терзающая его боль.

И он побежал, только не назад, а вперед, будто надеясь оставить за спиной эту дикую боль. Бежал, не разбирая дороги, долго бежал бы, да вдруг врезался всеми пальцами правой ноги в лежащий посреди улицы булыжник.

Скрежетнули вырываемые ногти, сухо хрустнули кости, полыхнула нестерпимая вспышка в глазах...

Сократ упал. застонав, но был даже благодарен боли удара, на мгновение заглушившей куда более страшную боль. А потом, когда боль утраты и безнадежности с новой силой вернулась к нему, он разрыдался, скрючившись на земле.

Долго рыдал, неутешно.

"И кто же это там хохочет так?
– думал в своем доме мучимый бессонницей афинянин-аристократ. Кто это вздумал ночью смеяться, если и днем для смеха нет причин? Видать, кто-то из пьяных друзей Перикла... Поглядим, чей смех последним будет!.."

Несколько недель почти не выходил Сократ со двора своего, лишь за самым необходимым, хромая, наведывался иногда на рынок, но ни с кем, против обыкновения своего, не вступал в разговоры.

Мрачен был.

Никого не хотел видеть.

Не принимал никакие заказы.

Подручных своих разогнал.

Но в укромном углу его двора почти неумолчен был стук молотка. Пытаясь унять тоску и горечь, Сократ скалывал резцом своим крошки белого мрамора, все еще надеясь вызволить из камня ту, о которой и на мгновение забыть не мог.