Любимая

— А если они вдруг начнут задерживать выплаты? — не успокаивалась я, — у нас даже не будет официального повода их привлечь к суду.

— Думаю, до этого не дойдет, — отозвался Борис Аркадьевич, — в нашей стране все так работают, в конце концов.

— В договоре точно не предусмотрено право пролонгации? — этот вопрос волновал меня уже не в первый раз, и сейчас я задала его снова, чтобы успокоиться и повесить трубку.

По правде говоря, мне следовало вернуться в Москву, перевернуть постыдную страничку моей биографии, зажить спокойной жизнью рантье, найти мужа… Вот это самое сознание, что, перевернув страничку, я навсегда расстанусь со своей молодостью, держало меня в Европе. Будто бы я боялась каких–то необратимых перемен, повернув на Восток. Будто бы мне еще нужно чего–то достигнуть вначале.

Обычно после звонков в Австрию настроение мое улучшалось: все–таки Брюхо был абсолютно самодостаточной личностью, которая не нуждалась в моей поддержке и заботе. Уже это одно было приятно: разговаривать и перешучиваться с кем–то, кто не хочет тебя использовать, а уж если хочет, то предлагает что–то ценное взамен.

Однако сегодня Брюхо звучал совсем не так, как я привыкла, и почти сразу же я сообразила, что дело здесь не в его обострившейся астме.

— Ты говоришь так, будто на проводе есть кто–то еще, — предположила я.

— Бдительный старший брат, — ответил Брюхо.

— Случилось что–то?

— Всегда происходят какие–то вещи, — уклончиво отозвался Брюхо. — Ко мне это не имеет отношения, но слишком много дураков меня знают. Нет-нет, да и помянут в разговоре, кто–то прикроется моим именем, кто–то ляпнет, что имеет со мной дела. А я–то уже давно на пенсии, и все их дела меня беспокоят, как прошлогодний снег.

Ля-ля-ля, тополя…

— Мне приехать к тебе? — задала единственный вопрос, который имел смысл.

— Пока не стоит, — сказал Брюхо. — Правда, скоро здесь будут твои друзья Саня и Альбинос. Ты, кажется, еще не рассчиталась за «Фольксваген»?

— Я помню, дорогой, — сказала я, — деньги у меня есть, и я всегда на связи.

— Я знаю, девочка, — нежно закончил Брюхо. — Ты самая умная и красивая. Жаль, что у нас так никто и не родился.

Мой вопрос, знает ли Брюхо Рустема или Эдика, или еще кого–нибудь из кёльнского покерного клуба, так и остался невысказанным. Я знала Брюхо достаточно хорошо, чтобы понять: кто–то в его окружении арестован и, возможно, дает показания. В этой ситуации упоминание по телефону каких–то сутенеров и подбандитков не вызвало бы ничего, кроме недоумения и фальшивого — для полицейских слухачей — возмущения.

После разговора с Веной я отключила телефон — не хотелось, чтобы ко мне дозванивались с работы.

Этот вечер мне хотелось провести в какой–то компании, а поэтому я поужинала в пивном ресторане на Глокенгассе, оставила машину там же и пешком направилась к Хохенштауфенринг, где, как я слышала, располагался хороший «динг», то есть, место, где среднего достатка молодежь собирается за кружкой местного пива, танцует и всячески развлекается. Вход сюда стоил всего 3 евро, и поэтому «динг» заполняло множество студентов. Шумных, веселых молодых парней и девушек, принадлежность к которым мне так хотелось бы ощутить.

Но время шло, я оприходовала уже второй полулитровый пивной бокал, и не ощущала ничего, громе тяжести в желудке и в голове. Молодые люди вокруг меня ржали, как стадо коней, их глаза сверкали, а щеки пунцовели. И чем больше я слушала их отрывистую немецкую речь, тем больше мне хотелось встать и убраться отсюда.

И не потому что атмосфера в «динге» ассоциировалась у меня с образом врага — наше поколение воспринимало ту войну уже как давнюю историю. Но так же, как для поколения моих родителей немецкая пивная вызывала к жизни военные аллюзии, так и для этих немецких ребят существовали какие–то свои мысленные образы, слова и жаргон, которые были их культурным кодом. И наши коды — увы — не совпадали, как когда–то давно с легкостью совпали коды наши с Артуром. То есть, коды могли бы совпасть и сейчас, но для этого нужны были усилия обеих сторон, наподобие труда двух людей, пытающихся пробить с двух сторон тоннель в скале. Скале отчуждения и непонимания.

Маленькие дети не нуждаются в этом — их общению ничто не препятствует, они вольны сами ежеминутно выдумывать слова и звуки, которые и станут их кодом. А старикам скалу не продолбить — уже силы не те, да и желания не осталось.

Что же это означало для меня? Уж не то ли, что жизнь Софии-капсулы постепенно становится все более одинокой, и время обтекает ее, как древесная смола доисторическую букашку. Я завязла в этой смоле, в этом тягучем времени, и шансов пробиться и докричаться до кого–то становилось с каждым месяцем все меньше.

На следующий день Эдик, обеспокоенный моим ночным отсутствием в клубе, пригласил меня в свое излюбленное кафе «Hafen terrasse» над Рейном. Чудесный вид отсюда действовал на Эдика облагораживающее: он мог сколько угодно общаться, глядя на зелень прибрежных парков, причем, в эти надрейнские минуты он был менее показушным и суетным, так что слушать его мне было по-настоящему приятно.

— Я рассказывал тебе о том, как впервые оказался в Кёльнском соборе? — спросил Эдик, затягиваясь очередной сигаретой.

— Нет еще, — я улыбнулась, чтобы поощрить его. Благо, на воздухе террасы сигаретный дым уносился сизым облачком вдаль и не портил мне аппетит.

— Туда, ты знаешь, вход бесплатный, и я уже думал зайти внутрь, как вдруг увидел, что рядом с входом касса, и входной билет стоит 10 дойчемарок. К тому времени я жил в Кельне где–то около года, но в собор вот собрался впервые. Думаю, неловко, если спросит кто: живу в городе, а главной достопримечательности так и не видел. В общем, я подумал, что если за деньги, то это еще круче, и показывать будут что–то особенное, не для лохов.

Я рассмеялась — в этих словах заключался весь Эдик. Кстати, ко времени этого разговора я побывала в Kolner Dom уже наверное раз десять, всякое посещение по-прежнему восторгаясь его красотой. Хотя, конечно, близость собора к ночному клубу сыграла не последнюю роль в частоте посещений.

— Так вот, купил я билет, но куда идти, не знаю. Кассира спрашиваю — она машет рукой куда–то налево, а там и входа не видно. Я подошел ближе, разглядел: дырка в стене, чуть ниже моего роста, и сразу начинаются ступени вверх.

Я прекрасно помнила эту лестницу — сама поднималась по ней совсем недавно. Разве что, цена за вход была другой — я уплатила 5 евро.

— Иду я по этим стоптанным ступеням вверх, иду и иду, а она все не заканчивается. Из–за того, что лестница закручена в спираль, и вдобавок, вьется в узкой башенке, невозможно увидеть, где у нее конец. Насилу дополз до клетушки, где проделана бойница, и остановился, чтобы покурить. Народ ползет мимо меня, жмется к стеночке, — двоим там разойтись сложное дело, а троим — нечего и думать. С моими габаритами, тем паче.