Любимая
Шрифт:
Расул сходил в душ, потом передал мне деньги и снова поставил на колени. Уже много лет я привыкла носить в сумочке тюбик со смазкой вместе с презервативами. Эта предусмотрительность спасла меня и в этот раз от травм, но было все равно очень больно.
Какого дьявола, корчилась я, громко крича вроде бы как от наслаждения. Почему это проклятое дурацкое дежа вю я принимаю за свою уходящую молодость? Неужели, перестань я этим заниматься, морщины тут же избороздят мою кожу, и я превращусь в никому не нужную старуху? Или это страх нищеты, из которой я выбралась, не дает мне забыть древнейшую профессию, подобно тому, как
Стоя под душем, я обнаружила, что золотой крестик на цепочке больше не украшает мою шею. Выскочила, мокрая, испуганная, — Расул мирно спал, уткнувшись в подушку. Разорванная цепочка с крестиком обнаружилась в складке белой простыни. Деньги тоже не пропали. Я перевела дух, торопливо натянула свою одежду и выскочила из комнаты, как пробка из бутылки, на ходу охлопывая себя, чтобы удостовериться: телефону, украшениям и деньгам пока еще не приделали ног. Так я и шла по ночному Парижу до своей гостиницы: шарахаясь от встречных мужчин, постоянно трогая свою шею, талию, мочки ушей.
Этим я занималась и на следующий день, вызывая временами недоумение у прохожих. Как–то так, само собой получилось, что Германия у меня стала ассоциироваться с тюрьмами, Голландия с дождем, а Франция с воровством. У кого–то другого ассоциации могут быть совершенно непохожими, но я свою жизнь описываю субъективно, и считаю, что иначе делать это нет никакого смысла.
А на следующий вечер мой счастливо спасенный телефон определил звонок из Австрии.
— У нас проблемы, — я узнала Санин голос, немного хрипловатый, взволнованный.
— Что случилось? — подобралась я. Год назад Саня таким же голосом мог сказать, что, допустим, цветные ворвались в «Рандеву».
— Командир закрыт.
— Ох, блин!
— Его будут судить во Франкфурте, и мы с Альбиносом выдвигаемся туда, — сообщил Саня.
— Почему? За что?
— Ты где находишься?
— Ну, это, — замялась я, — в Париже.
— На машине?
— Да.
— Можешь быть во Франкфурте за день?
— Я постараюсь.
— Хорошо, — сказал Саня с видимым облегчением. — Наберу тебя завтра вечером.
Вот такая коррекция жизненных планов, подумала я.
Теперь уже никакие общие размышления и рефлексии не сбивали меня с пути. Я вела машину на восток, останавливаясь только на заправках, да у контрольных пунктов, где французы брали мзду за проезд по их шоссе. Собственно, это осталось моим последним впечатлением об этой стране: в Германии уже обходились без этих поборов.
У самого Карлсруэ усталость сомкнула мне глаза, и я едва не свалила «Фольксваген» в кювет. Пришлось остановиться и вздремнуть часик-другой на специальном съезде для усталых водителей. Признаться, в России я бы не рискнула ночевать рядом с еще несколькими водителями-мужиками, и дальнобойщиками в том числе. Но как–то Германия с ее вечными облавами и тюрьмами казалась мне самым безопасным местом на свете.
Даже для Брюха вот Германия оказалась тюрьмой. А уж как он был осторожен в последние годы…
Мы встретились с Саней и Альбиносом у памятника Бетховену, там же, где я предавалась рассуждениям о смысле жизни в конце этой весны.
— Ну, как машина? — Альбинос поцеловал меня в губы. От него пахло съеденным на завтрак
луком.— Все в порядке, малышка? — от Сани пахнет «Ив Сан-Лоран». — Никто не обижал в Европе?
— Как это получилось? — спрашиваю.
— Накрыли эскорт-сервис во Франкфурте, — сказал Альбинос.
— Это тот самый эскорт, которым Воха управлял? — вспомнила я разговоры о новом бизнесе, который велись в особняке Брюха в начале апреля.
— Да, — говорит Саня, — тот самый.
— И что? — я уже догадывалась, о чем услышу дальше, но приятели не спешили с ответом. Я уже давно заметила, что те, кто сделал карьеру в нелегальном бизнесе, ведут себя почти всегда слегка параноидально, будто бы на них наставлены полицейские микрофоны. Впрочем, нередко так оно и было: Вохин эскорт прослушивался в течение трех месяцев, причем, слушали одновременно диспетчерскую, и следили за машинами, на которых развозили девушек по заказам. Все сотовые телефоны эскорта тоже находились под колпаком, и распечатки разговоров ложились в основу обвинения. Я была поражена размашистым педантизмом германских ментов.
Мы сели за столик в летнее кафе неподалеку.
— Пасть раскрыл друг Воха, — сказал Альбинос. — Когда услышал, что ему пятнашка клеится.
— Вот сука!
— Потом его убедили не давать показания, — сказал Саня. — И он сейчас вроде как нормальный. Но менты роют под шефа, прослушивают всех, с кем он связан, запрашивают израильтян, — уж очень хочется им не отпускать с крючка такую рыбу.
— Мне можно с ним увидеться? — спросила я.
— Конечно.
— А кто его защищает?
— Об адвокате позаботились немецкие друзья, — сказал Альбинос. — Ты же знаешь — у шефа везде были связи.
— Я пойду к нему завтра утром, — заявила я.
— Завтра нельзя — количество свиданий в день ограничено, — покачал головой Альбинос. — То есть, только одно разрешается.
— И кто на очереди?
— Ну, эта, Лика, — неохотно сказал Саня. — Она вроде как на четвертом месяце…
— Все–таки успел старый конь засеять пашню, — рассмеялась я, чтобы скрыть нервный спазм, больно кольнувший изнутри. Даже не думала, что это будет так обидно — узнать, что никогда не станет твоим человек, который и не любимый вовсе. — А послезавтра у него свободно?
— Нет, — покачал черной гривой Альбинос. — Все занято на неделю вперед. Послезавтра он работает с адвокатом — это считается тоже как визит. Потом термин у сестры, ты знаешь ее, Маргарита, она прилетела из Тель-Авива вчера. Дальше кое–кто из серьезных франкфуртских людей хочет с ним перемолвиться. Потом будет один друг из Москвы, Гога, он специально прилетает на день. Потом я, дальше снова адвокат, и там уже судебное заседание.
— Его могут выпустить на суде?
— Адвокат говорит, что вряд ли, — опустил тяжелую голову Альбинос.
— А ты? — спросила я Саню. — Тебя почему нет в списке?
— Я сваливаю в Москву, мать, — ответил Саня. — Вечерним рейсом.
— Отчего такая срочность?
— Ну, мы говорили же, что копают всё, что могут, во всех странах, с привлечением Интерпола, — сказал Саня. — А я только–то из обетованной слился, где надо мной следствие висит. На хрен я буду усугублять им картину своим присутствием? Вот Альбиносу удалось сухим выйти из передряг — он тут в Германии спокойненько все порулит.
— А что Лохматый? — спросила я.