Любить или воспитывать?

– Нет, – сказал Альберт. – Они просто теряют волю к внешнему познанию. Неужели вы не видите, что сейчас прямо вокруг вас это уже происходит? Или вы просто меня проверяете?

Я заколебалась. Что лучше – сказать «проверяю» (тогда он быстро и четко изложит содержание своего бреда или галлюцинаций) или честно признаться, что я ничего такого особого не вижу (он может разочароваться во мне и уйти, и тогда психиатру, о котором не писали в газетах, придется к нему заново пробиваться)?

Была и еще одна причина для колебаний: я, вопреки очевидности, вообще не чувствовала в нем психиатрии (обычно, если она есть, чувствую едва ли не с порога). Но что же тогда?

– Не вижу, – в конце концов призналась я. – А может быть, просто не понимаю, о чем речь. Поясни.

– Вы когда-нибудь играли в сетевую онлайновую игру последнего поколения?

– Нет.

– Тогда вам не понять. Там все есть. Там красиво. И понятно. И не опасно. И ты можешь там жить, учиться, развиваться, менять обличья, влюбляться, дружить, враждовать. И все это не вставая с кресла, за вполне умеренную сумму денег. Там комфортно. А когда выходишь обратно в настоящий мир, то возникает ощущение… пронизывающего сквозняка. И хочется спрятаться обратно. И это только начало, примитив. Все же развивается огромными темпами. Вы понимаете, что с ними стало?

– С кем?

– С другими цивилизациями. Они вовсе не вымерли. Просто закуклились и сидят на своих планетах. Вся внешняя наука остановилась, космос просто никому не нужен. Они живут вот в этих внутренних выдуманных мирах. Может быть, для них уже машины их выдумывают. И мы к этому идем. Все мои друзья, у которых хорошо работают мозги, хотят быть разработчиками компьютерных игр… Вы, может быть, этого и не чувствуете, и не видите, потому что вы другие. Вы в любом случае доживете свою жизнь в реале, у вас все главное в нем, так вы сформировались, вам, наверное, даже и подумать смешно, что может быть иначе…

– Альберт, но что же делать? – серьезно спросила я. – Если магистральный путь эволюции во вселенной действительно таков и все более развитые там уже сидят…

– Нельзя сдаваться, – убежденно сказал Альберт. – Всегда можно что-то сделать. Я уверен: если вовремя спохватиться, говорить об этом на все углах, – найдутся люди, можно предотвратить. А если у нас будут космические корабли, мы же сможем полететь туда и дать и им, нашим братьям по разуму, свободу выбора…

– Они ведь уже выбрали…

– Нельзя сказать о человеке, с которым случился инсульт, что он выбрал быть парализованным, – глядя мне в глаза, возразил Альберт. – Если у кого-то есть лекарство, он должен попытаться поставить его на ноги. Так я вижу. А вы видите иначе?

Я долго молчала.

– Почему вы ничего не говорите? – спросил Альберт.

– Я удивлена. Я просто первый раз в жизни вижу человека, который на полном серьезе собирается спасать мир. И даже не один мир, а много. Не человек-паук, не бэтмен, не супермен, не в кино или в книге, а в самом что ни на есть реале, – честно ответила я.

– Вы считаете меня психом?

– Нет, теперь уже нет. Я, пожалуй, тобой восхищаюсь, – прислушавшись к себе, сформулировала я.

На глазах Альберта выступили слезы. Усилием воли он загнал их обратно. Это трудно, но возможно.

– Вы мне верите, но вы никого не знаете, – сказал он, и в его словах не было вопроса.

Я кивнула.

– А вы сами?

– Я уже немолода, Альберт. Я в реале и могу уже только вот тут, по соседству. Немного помогать тем, кто пришел. Миры – нет, миры мне уже не по зубам. Но я желаю тебе удачи.

– Спасибо. Я не знаю, получится ли у меня, но я в любом случае не сдамся. Никогда, пока я жив. И я практически уверен, что не буду одинок. Есть другие…

– Конечно, есть, – кивнула я.

И подумала: спасатели миров часто бывают одинокими даже в толпе приверженцев. Он еще этого не знает… Но все-таки: пусть у него все получится!

Последний перекресток

– Если бы вы только знали, как я вас ненавидела! – воскликнула молодая женщина, усаживаясь в кресле.

Я несколько напряглась (а кто не напрягся бы на моем месте?) и даже не нашлась, что сказать. «Я вас не знаю»? «А за что, собственно?»? «И что же вам теперь от меня надо?»? Все это казалось неправильным.

Ребенку, который вежливо спросил: «Можно взять?» – и, получив утвердительный ответ, принялся расставлять на ковре игрушечную кухню, на вид было не больше четырех лет. Быть у меня они могли года два назад, не раньше (рискованных советов матерям младенцев я не даю), и я должна была запомнить или мать, или мальчика.

– Мне было тогда двенадцать лет, – продолжила женщина, печально, но вроде бы совершенно не агрессивно улыбаясь.

Я начала мысленно перебирать самые безумные истории времен начала моей практики, но ни на чем не могла остановиться. Тогда на меня чаще обижались родители, а подростки, наоборот, обычно оставались довольны разговором – я, иногда демонстративно, работала исходя из интересов ребенка. Что же такое я проделала лет пятнадцать назад, что она до сих пор это помнит, а теперь… теперь что? Наконец-то пришла в чем-то разобраться? Не поздновато ли?!

– Я должна была прийти год назад. Мама меня просила. Но я все как-то откладывала… какие-то дела… или, может быть, просто собиралась с силами…

Наконец у меня появилась возможность что-то спросить, и я не преминула ею воспользоваться:

– Что произошло год назад? О чем просила вас ваша мама?

– Год назад мама умерла. Незадолго до смерти она просила меня: после… в общем, сходить к вам и рассказать.

– Мои соболезнования…

Моя растерянность вернулась в полном объеме, ибо я все-таки работаю в детской поликлинике, и с последней волей умирающего человека мне по работе сталкиваться еще не приходилось. Что же там такое было?

– Вы посоветовали маме отдать меня в интернат. Она так и сделала.

– Я?!

С ума сойти! Женщина, сидящая передо мной, выглядела совершенно нормальной. Никаких девиаций, хорошо одета, правильная речь, симпатичный ребенок… Что же с ней творилось в двенадцать лет? Почему я не помню этого, явно экстраординарного, случая? И как это я могла дать ее матери такой дикий совет?! Скорее всего, тут какое-то недоразумение.

– Простите, но это, наверное, недоразумение…

– Нет-нет, никаких недоразумений. Меня вы вообще не видели и, конечно, помнить не можете. И дело было вовсе не во мне. Дело было в моей маме.