Любовь далекая и близкая

– Ни за что не угадаешь, откуда прибыла наша дорогая гостья, – обратилась Нина Михайловна к сыну. – Ухаживай за Верой, пока я соберу что-нибудь на стол.

– А вот и угадаю – из Горького, – Александр понял, что скрывать обман от матери уже не имеет смысла. Он помог Вере Ивановне раздеться и усадил за стол. Нина Михайловна придвинула к ней тарелку с шаньгами и пирожками, мед, кружку заваренного чая.

– Вначале попей чайку с медом и шаньгами, потом будешь рассказывать, что ты наездила. – Заметив, что сын пытается что-то сказать, одернула его: – А ты пока помолчи, тоже мне заговорщик! Я ведь сразу заметила, что ты ходишь сам не свой, но решила подождать, когда сам все расскажешь. Ну и дождалась. Вы без меня все решили…

– Не сердись, Нина, – Вера Ивановна отодвинула недопитый чай. – Не до ссор сейчас. Горе у нас всех большое. Не знаю, как об этом сказать… Нет больше Риммы Степановны, вот…

– Что ты говоришь, подруга? – Нина Михайловна даже привстала со стула, на котором сидела, но снова села. – Я все понимаю и не сержусь на вас, что вы со мной не посоветовались. Ну, решили съездить – и решили! Что теперь?.. Хотя меня позвать надо было. Вдвоем что ни делай – все надежнее. Ну, хватит ныть, это я о себе. Значит, прилетела ты, пришла к ней, а ее нет, переехала. Так было, Вера?

– Не к месту что-то ты разговорилась, Нина… Ее совсем нет. Умерла наша Римма Степановна, понимаешь?

– Как это умерла? Совсем, по-настоящему?

– А как еще умирают? Кроме как по-настоящему, никак.

– Господи… За что ты так ее? Она же человек была замечательный. – Нина Михайловна посмотрела на сжавшегося в большой человеческий комок сына. – Правда, сынок? Галю нашу как могла спасала. Что бы с ней было, если бы не она? – Нина Михайловна посмотрела на икону со Спасителем. – Я так тебя просила помочь Римме Степановне! На коленях перед тобой стояла, а ты… – Она не договорила, поднялась, махнула на икону рукой и, пряча плачущее лицо, вышла из кухни.

– Давайте накапаем ей валерьянки и пойдем к ней. Ее нельзя сейчас оставлять одну, – сказал Александр, роясь в домашней аптечке.

После выпитых валерьяновых капель Нина Михайловна чуть отошла и даже попыталась шутить:

– Совсем распустилась. Чуть что – и сразу в слезы! За Риммой Степановной, что ли, собралась? Ну, рассказывай, Вера, все по порядку. Как это было. Обещаю – слез не будет!

– Ну, прилетела я, нашла дом, квартиру, – совсем тихо заговорила Вера Ивановна. – Дверь открыла молодая женщина, лет тридцати пяти – тридцати шести. Пригласила войти. Я вошла, а там куча детей – от малышей до почти взрослых. Половина из них – она сказала – приемные. Узнав от меня, что я приехала к Римме Степановне из Перми, вначале замялась, но тут же, разговорившись, рассказала о ней все, что знала и что с ней произошло.

А произошло вот что. Квартиру, в которую Римма Степановна должна была переезжать, отремонтировали быстрее, чем ожидалось, и надо было в нее въезжать. Муж Риммы Степановны был в командировке. И ей пришлось самой руководить погрузкой-разгрузкой, так как у них было много дорогой посуды, зеркал и хрусталя. Но она с этим справилась и даже помогла грузчиками и машиной переехавшей в их старую квартиру многодетной семье. Нервов при этом потратила, конечно, немало. И еще она ждала какое-то письмо из Перми. И когда оно наконец пришло, она была на седьмом небе. Тогда же Римма Степановна пообещала, что вскоре приедет за книгами, которых была целая библиотека, и оставит многодетным хозяевам свой новый адрес, чтобы в случае, если к ним придет письмо из Перми, они могли переправить его на этот новый адрес.

Действительно, через несколько дней за книгами приехали молодые люди, но без Риммы Степановны… Они рассказали, что с острым сердечным приступом Римму Степановну доставили на скорой в больницу, где она и скончалась. Ее сын, сообщили они, на похороны не успел, но побывал на могиле матери. Причем был один. Вот все, что я узнала, – закончила Вера Ивановна.

– Спасибо тебе, Вера. Теперь и мы с Сашей будто побывали в Горьком, так ты хорошо передала происшедшее с этой удивительной женщиной.

– Сейчас так хочется говорить о ней самыми высокими, самыми громкими похвальными словами, – поддержала подругу Вера Ивановна. – И все равно их будет мало, чтобы оценить все, что она сделала для Гали, а значит, и для нас. – Вера Ивановна поднялась и стала прощаться. – Поехала я, как говорят хохлы, до дому, до хаты.

– Никуда ты не поедешь, заночуешь у нас, – решительно заявила Нина Михайловна. – Саша сейчас затопит баню, через час пойдем париться. Сразу оживешь, придешь в себя. Давай, Саша, да пожарче натопи, чтобы прожарить до последней косточки нашу путешественницу.

От бани Вера Ивановна пришла в неописуемый восторг. И позже, когда все трое, распаренные и похорошевшие, собрались за столом, чтобы домашним вином помянуть покойную, нет-нет да снова восхищались: «Какое чудо эта ваша парилка!»

За разговорами не заметили, как наступила полночь. По кроватям и постелям разбредались нехотя, продолжая обсуждать все, что связано с Галей и Риммой Степановной. Отмечая про себя, что случившееся большое горе не ослабило их, а напротив, укрепило в каждом уверенность в собственных силах.

На следующий день, в полдень, почтальон принесла на имя Александра бандероль. Нина Михайловна расписалась в квитанции за ее получение и стала рассматривать небольшой, но увесистый пакет, присланный сыну из Москвы и подписанный явно женской рукой, пытаясь угадать, что в этом таинственном пакете. Но вскоре оставила это бессмысленное занятие, решив дождаться прихода сына. И когда он появился, вручила ему бандероль.

– Вот, какая-то москвичка М. Голдовская тебе послала, – чуть прищурившись, пытливо глядя ему в глаза, заявила Нина Михайловна. – Что-то не припомню среди твоих женщин москвичек. Может, поделишься тайной?

– Какая тайна, мама? – Александр вскрыл бандероль и достал из него фотографии. Их было много – несколько десятков, ярких, цветных, очень профессионально изготовленных. – Ай да Марина! А фотографии – просто художественное произведение каждая! Смотри, мама: это Леня Смольников с поваром Наташей и ее сыном Димой. А это буровая бригада, все красавцы, как на подбор! А это Марина, та самая М. Голдовская, которая прислала все это богатство. Мы с ней поднялись на рабочее место верхового рабочего, и она попросила ее сфотографировать. Правда, шикарное фото? А вид какой сверху? Залюбуешься!

– Ну что же… Теперь я понимаю, почему ты не удосужился из этих Березников написать матери хотя бы одно письмо. Не до писем тебе было. Эх, сынок, сынок… Я все жду, когда ты станешь серьезным, а ты…

– …А я как был хуже всех, таким и остался? И писем тебе не пишу, и веду себя плохо, и тупой, как пень. А уже если встретил красивую женщину – все! Трагедия.

– Как ты не понимаешь, Саша? Боюсь я за тебя. Уж больно нравишься ты женщинам и девчонкам. Видный, неглупый, заговоришь любую. Но разве могут у тебя быть женщины после Гали? Даже если они красавицы, вроде твоей Марины? Молчишь? Можешь не отвечать. А я скажу: нет, не могут, не должны быть!