Любовь и Ненависть

Эти слухи показались многим настолько смешными, что исследователи творчества Руссо отвергали их с негодованием. Они сочли их пошлой выдумкой. Выдумкой, якобы призванной облегчить Вольтеру тяжесть вины перед историей за то, что он так плохо относился к Руссо. Вспомним, какие далеко не ласковые прозвища давал Вольтер своему храбрецу-оппоненту: «лакей», «педераст», «больной монстр», «щенок суки Диогена». Один авторитетный ученый составил список приблизительно шестидесяти таких эпитетов.

И тем не менее Шарль Пужен (который в старости, к великому несчастью, потерял зрение и получил прозвище «слепой философ») в своих «Философских письмах» рассказывает одну интересную историю. Швейцарский адвокат месье де Вегобр поведал как-то Пужену об одном завтраке у Вольтера. Это произошло после того, как стало известно о столкновении Руссо с французским парламентом.

За столом сидело несколько человек. Все уже пили кофе, когда в комнату вошел лакей со свежей почтой и передал ее месье де Вольтеру. Он не стал ею заниматься при гостях. Но что-то вдруг привлекло его внимание. Он начал просматривать газеты. Лицо его мрачнело, видно было, что Вольтер сильно взволнован. Он принялся вскрывать одно за другим письма.

— Плохие вести? — поинтересовался кто-то из присутствовавших.

— Прочтите это вслух, — сказал Вольтер, обращаясь к мадам Дени, и передал ей несколько писем и пару газет. Таким образом из разных источников компания узнала, что произошло на самом деле. Парламент старался доказать, что янсенисты (а они составляли там большинство) с таким же ревностным старанием, как и иезуиты, могут расправляться с опасными для трона книгами. Они ухватились за этот повод проявить себя, продемонстрировать свою верность и преданность Церкви и государству.

— Ах, для чего только он подписывал свои книги! — воскликнул Вольтер.

Поздней ночью к Руссо приехали друзья и сообщили, что пригнали для него карету. Он быстро оделся. Спрятав несколько важных бумаг, Руссо вышел из дома и сел в карету. Никто не знал, куда он отправился, о нем не было никаких известий. Вдруг, рассказывал Пужен, Вольтер расплакался. Все присутствующие застыли в изумлении.

— Ему нужно было приехать сюда, ко мне! — закричал Вольтер. — Ко мне! Только здесь он будет находиться в полной безопасности. — Вольтер широко расставил руки. — Здесь, только здесь он сможет чувствовать себя как дома. Я бы стал относиться к нему как к родному сыну!

Исследователи жизни и творчества Руссо только смеются над этим: представьте себе Вольтера в слезах из-за Жан-Жака! Вдруг он пожелал сделать Руссо своим сыном. Ну какую еще глупость можно придумать?

Однако секретарь Вольтера Вагниер в своих мемуарах, написанных после смерти патрона, рассказывает такую же историю, добавляя одну деталь. Вольтер немедленно вызвал его, чтоб продиктовать письмо. Это было письмо к Руссо. В нем он приглашал Жан-Жака к себе в Ферней. Вольтер предлагал ему свое гостеприимство и убежище. А если Руссо предпочитает оставаться в одиночестве, то Вольтер предоставляет в его распоряжение домик на территории своего поместья.

— Но куда я должен отправить это письмо? — спросил Вагниер. — Никто не знает его местонахождения.

— Сделай шесть или семь копий, — предложил Вольтер. — Мы разошлем их ближайшим его друзьям, кто-то же должен знать, где сейчас находится этот несчастный человек?

Ну что в этом такого невероятного? Что здесь немыслимого? Вольтер всегда старался предоставить убежище гонимым писателям, мыслителям и ученым. Он просил об этом Фридриха Великого, обещал принять всех у себя и даже обеспечить печатными станками, чтобы они могли продолжать заниматься своей литературной деятельностью. (План, правда, провалился, так как парижане отказывались уезжать из своего города в Берлин, даже под страхом закончить свою жизнь на костре.)

Нельзя забывать и о том, что до этого Вольтер несколько раз приглашал Руссо к себе в гости. Правда, он придавал своим приглашениям зловредный оттенок (иначе он не был бы Вольтером). Например, он говорил так: «Приезжайте попастись на нашей травке!» — или: «Приезжайте попить молочка от наших швейцарских коровок». И только. Но кто может утверждать, что он был неискренним, посылая Руссо такие приглашения? Сам Руссо никогда не сомневался в его искренности. Вольтер славился гостеприимством. Такова была традиция старой Франции. Ведь это была страна, где владельцы ресторанов гордились числом своих банкротств — они происходили из-за желания продолжать обслуживать даже неплатежеспособных клиентов.

В доме Вольтера всегда было полно гостей. Но иногда они доводили его до истерики. Это случалось, когда он в ужасе обнаруживал, что поголовье его скота резко сокращается, бутылки вина исчезают с фантастической быстротой, кухарки не успевают выпекать хлеб. Все это моментально исчезает в прожорливых глотках его гостей. Тогда он вызывал свою племянницу и вопил: «Что это такое? Может, это заговор, чтобы довести меня до нищеты? Что эти люди думают? Кто я им — владелец гостиницы для всей Европы? Пойдите и скажите им, пусть складывают чемоданы. Да поскорее, покуда я сам лично не прогнал их всех вон! Покуда я не превратился в Христа, изгоняющего торговцев из храма!»

Это заставляло мадам Дени напоминать дядюшке о его огромном состоянии, вложенном в бумаги, о ренте, о закладе дохода герцогини Вюртембергской, о четырех поместьях, о пенсиях, выделяемых разными коронами… Он даже не знал порой, куда девать деньги.

Но никакие доводы его не убеждали, и он продолжал кипеть: «Все может исчезнуть в мгновение! Достаточно одному министру уйти в отставку. Хватит одного осведомителя, чтобы назвать меня предателем. Меня могут выслать. Все состояние тогда конфискуют. И вот я разорен, я бедняк, которому придется выпрашивать подаяние на кусочек хлеба».

Такая жалкая картина исторгала у него слезы. Но постепенно он убеждался, что пока ничего не грозит его солидному капиталу. И вновь начиналось мотовство пуще прежнего.

Никто не отрицает гостеприимства Вольтера, но все же возникает один каверзный вопрос: почему в архивах тех, кто собирал его письма, не сохранилось ни одного экземпляра послания к Руссо с приглашением? Владельцы должны были их сохранить в первую очередь, так как они касались двух великих людей — Вольтера и Руссо, двух литературных знаменитостей.

Руссо удалось бежать из Франции, он отправился в Берн. Однако ему пришлось удирать и оттуда, так как местные власти пронюхали, что книги Руссо будут сожжены не только в Париже, но и в Женеве, а сам автор находится в розыске.

Выразил ли по этому поводу свой протест Вольтер? Написал ли он по этому случаю язвительный памфлет? Призвал ли к справедливости в отношении к Руссо? Нет, ничего такого не было.

Неудивительно, что Руссо уехал из Берна и, как полагали многие, наверняка отправился в Женеву. Вольтер воскликнул:

— Не делай этого, дурак! Тебя просто повесят! — И хитро добавил: —А может, ты и не прочь покачаться в петле? В любом случае ты будешь куда выше всех своих соотечественников! — Чувствуя, что он еще не до конца излил свою желчь, Вольтер продолжал: — Нет, казнь не беспокоит Жан-Жака. Если, конечно, его имя прозвучит в приговоре. Анонимная казнь через повешение его, безусловно, не удовлетворит. Лишь вызовет дрожь неприятия с головы до ног. А публичная — совершенно иное дело! Она может вызвать у него только восторг. Представьте себе, Жан-Жак окажется в центре всеобщего внимания!