Любовь и пепел

— Столкновения с ним так всегда и заканчиваются. — Дос двусмысленно улыбнулся для пущего эффекта. Я совсем не знала, что ему на это ответить, а затем он добавил: — Я вижу, что ты у него на крючке.

— Что, прости?

— Называешь его Хэм. Возможно, он потом тебя заставит называть его Хемингстайн. Все в порядке. Все подыгрывают ему, и почти все пытаются говорить как он, если общаются с ним больше двух минут.

Я уставилась на него, чувствуя себя словно пригвожденной к месту.

— Я не пытаюсь никому подражать, — начала я, но Дос Пассос только усмехнулся и пошел дальше, продолжая выполнять роль бармена.

Внезапно мне стало очень душно, и закружилась голова. Схватив сигареты, я вышла на балкон подышать свежим воздухом. Прошел дождь, и промозглый туман усеял все вокруг холодными мелкими каплями. Коснувшись кованого железа и собрав влагу кончиками пальцев, я почувствовала, как во мне поднимается злость из-за слов Доса. С его стороны было подло разоблачать меня, ведь мы только познакомились. Но он был прав, не так ли? Мне не потребовалось много времени, чтобы начать копировать Эрнеста, вести себя как его напарница, верить, что мы хорошие друзья и что наш союз что-то значит. Но все эти люди, собравшиеся по ту сторону тяжелых занавесей, были известными писателями — настоящими звездами. А что здесь делаю я?

— Собираешься прыгнуть? — Эрнест вошел через стеклянные двери и встал рядом со мной.

— Возможно. Думаю, что даже не почувствую боли после всего выпитого шампанского.

— Хорошее шампанское, правда?

— Да. Отличное. Спасибо. — Слова прозвучали быстро и отрывисто и так же неловко, как я себя ощущала.

Он смотрел на меня.

— Ты закончила книгу?

— Да, с божьей помощью. Но так и не смогла ее перечитать. А ты?

— Тоже закончил. По крайней мере, так я сказал Перкинсу. Но, честно говоря, книга все еще поглощает все мое свободное время, и даже больше. Я не занимался журналистикой с двадцать третьего.

С двадцать третьего года! В тысяча девятьсот двадцать третьем мне было четырнадцать, я была выше всех мальчиков на танцах и очень застенчивой. У меня слегка закружилась голова при мысли о разнице в возрасте. Ему было тридцать семь, и он уже так много сделал в жизни, в то время как я практически не сделала ничего. И я снова задалась вопросом, что я тут делаю.

— Как ты думаешь, каково это будет — снова вернуться к журналистике? — спросила я его. — Это же совсем другой вид писательства.

— Надеюсь, как с ездой на велосипеде. — Он криво улыбнулся. — Честно говоря, вся эта работа просто способ сделать хоть что-то для Испании и еще раз ее увидеть. Я люблю эту страну. Люди там такие милые и порядочные, как нигде в мире. И они не заслуживают того, что сейчас с ними происходит. Черт, да даже крысы не заслуживают Франко.

Он снова заглянул мне в лицо и спросил:

— У тебя все хорошо?

— Конечно. Почему нет? Я просто устала, вот и всё.

— Тогда надо отдохнуть. В ближайшие дни будет много дел, здесь почти никому не удается поспать. — Черты его лица стали мягче. — Рад тебя видеть, дитя.

Он направился обратно к двери, а я снова повернулась к городу, грязному, мерцающему и неразборчивому.

На следующий день я проснулась поздно. Получила переданное через курьера сообщение от Эрнеста, в котором говорилось, что завтра он собирается уехать в Ки-Уэст и я должна прийти в клуб «21», если будет время. Он отплывает в конце недели. Так много всего предстояло сделать в такой короткий срок! Эрнест подписался «Эрнестино».

Я села на кровать, из которой только недавно выползла, и, держа телеграмму двумя пальцами, перечитала ее снова. Слабое, вязкое чувство появилось в моей груди. Я была разочарована. Неделями я тешилась надеждой, что, если просто припаду к ногам Эрнеста, он осветит мое будущее и каждый мой дальнейший шаг станет понятен. Но это было глупо и по-девичьи. Он мне ничего не должен, и вообще, сегодня еще только понедельник. Он отплывает в Испанию в пятницу, а до этого должен успеть съездить во Флориду, закончить личные дела и позаботиться о семье.

Но факт оставался фактом: даже если он и хотел помочь, пока что я была совсем одна, и от этого мне стало не по себе. Может, так было всегда, но теперь мне казалось, что единственное лекарство — перестать жалеть себя и принять реальность. Время шло, и деньги разлетались на глазах. Мне нужна была работа, даже если я собиралась просто оставаться в Нью-Йорке. Но я хотела большего. Чего бы мне это ни стоило, я найду дорогу в Испанию. Буду зарабатывать как умею, разбираясь со всем на ходу. Мне всегда это удавалось, если честно. Это другие люди воспринимали все как-то запутанно, даже такие блестящие, как Эрнест.

Я вылила две обжигающе горячие чашки крепкого чая, приняла ванну и оделась. У меня был один хороший свитер — черный, кашемировый, едва ли подходящий для Мадрида, шерстяные брюки, куртка из колледжа Брин-Мор — и всё. Выйдя на Гроув-стрит, я поспешила к метро. Проспала все на свете. Уже почти наступил обеденный перерыв, а мне нужно было успеть провернуть одно дельце, а может, и два.

Несколько лет назад, когда я еще писала для FERA, на вечеринке в Вашингтоне я познакомилась с редактором журнала «Колльерс», и мы время от времени общались. Его звали Кайл Кричтон, и недавно он прислал мне очень милое письмо, где хвалил «Бедствие, которое я видела». Самое время было напомнить, что, как он выразился, я умею писать, хотя появиться в офисе казалось довольно отчаянным решением. У журнала тираж в несколько миллионов, к тому же совсем недавно мне отказал «Тайм».

Тем не менее я пошла напролом: купила пакет теплых каштанов для его секретарши, а затем потащила Кайла выпить в клуб «Аист». Но, оказавшись там, я поняла, что это место никак не ассоциируется с войной и самопожертвованием. Вокруг нас вращались белые пиджаки. Ресторан трещал от роскоши и привилегий, за каждым столиком — знаменитость, шикарная и ослепительная. Все здесь дышало великолепием.

— Я не прошу место в журнале, — попыталась я объяснить Кайлу. Он уже догадался, что мне от него что-то нужно. Я балансировала на грани. И эта эквилибристика отняла у меня все мужество. — Есть пограничники, я должна пройти проверку, иначе я вообще не смогу въехать в страну, не говоря уже о том, чтобы оказаться на месте событий. Нужны рекомендации. Настоящие.

— Ты хочешь, чтобы я нанял тебя стрингером. — Его рука задела ножку бокала, и шпажка с фаршированными оливками качнулась в коктейле, блестящем, как жидкость для зажигалок.

— «Нанять» — слишком громко сказано. Знаю, что еще не проявила себя как журналистка, но однажды я это сделаю. Может быть, тебе понравятся мои статьи, и вы их опубликуете.

— Может быть. — Его глаза ничего не выражали.

— Но все это пока неважно. Сейчас мне нужно письмо или что-то подобное, чтобы доказать, что я не сама по себе. Это обычная бюрократия. Бумажная волокита.

— И что потом?

— Честно говоря, не знаю. Понятия не имею, что дальше. Но я точно не могу сидеть сложа руки, когда столько всего происходит и многое поставлено на карту. — Когда эти слова слетели с моих губ, я вдруг осознала, как это все несерьезно, даже наивно прозвучало для него. — Ты думаешь, я ненормальная?

— Нет, просто идеалистка. И очень молода. Ты интересное создание, Марти. Если бы ты была моей дочерью, я бы сжег твой паспорт и приковал цепью к двери подвала. Мне кажется, война не место для молодой женщины. У тебя очень доброе сердце. — Он повернулся к своему бокалу, обдумывая что-то, а затем сказал: — Если ты действительно решила туда поехать, не думаю, что я смогу тебе помешать.