Любовь и пепел

Так я познакомилась с Бертраном де Жувенелем, нежным, красивым и женатым французским журналистом левого толка. Все произошло так быстро, что у меня даже не было времени взвесить все за и против. Когда-то, как утверждает молва, он был обожаемым любовником Колетт — мачехи Бертрана, соблазнившей его в возрасте пятнадцати лет. Казалось бы, мне нужно было бежать от него подальше, но вместо этого я оказалась заинтригована и ослеплена его страстью ко мне, отчаянием, которое мы оба испытывали, пытаясь быть вместе при любой возможности. Его жена. Марсель, в разводе отказала.

Мы были вместе почти пять лет. Время от времени я осознавала, что все делаю неправильно и что мне надо наконец стать серьезной. Тогда я сбегала от него с рюкзаком, набитым потрепанными черновиками моего первого романа. Но он снова и снова возвращал меня в привычный хаос.

Я ходила по кругу. Я выплакала море слез, но так и не могла из него вырваться.

Честно говоря, не только родители не одобряли Бертрана: все друзья, которым я была небезразлична, очень беспокоились о моем благополучии. Он был несвободен. Марсель не отступалась, несмотря на все наши попытки. Оставаясь с ним, я создавала впечатление дешевой гейши, вымогающей деньги. Моя история становилась предостережением для других.

Когда мы с Бертраном наконец расстались, я поехала домой зализывать раны, но быстро поняла, что зря вернулась.

— Чем ты занимаешься, Марти? — негодовал отец. — Опыт не должен звучать как ругательство, но, кажется, в твоей жизни он стал таковым.

— Отец, ты сейчас несправедлив. Я планирую вернуться к книге. Я хочу писать. И ты это знаешь. Это все, чего я хочу.

— Так пиши, — сказал он уже спокойнее. Мы были в его кабинете, и мне никак не удавалось отделаться от чувства, что я его пациент, которого ждет самый страшный диагноз. Я сидела перед массивным, идеально убранным рабочим столом отца, а за его прямой спиной выстроились в ряд, словно расстрельная команда, медицинские словари, учебники и другие книги, которые он читал и любил всю жизнь.

— Пиши, займись этим сейчас. Хватит пользоваться своей отличной фигурой и красивыми волосами. Прекрати всех очаровывать.

От его слов закружилась голова, в ушах зазвенело.

— Если я красивая, то это твоя вина и мамина.

— Ты просто боишься одиночества.

Я смотрела на отца, испытывая боль, злость и невыразимую грусть оттого, что не осмеливалась признаться себе в том, что он прав. К тому моменту у меня был уже новый поклонник, хоть никто об этом еще не знал. И он тоже был женат.

— Ты должна научиться уживаться с собой, а не с другими, — продолжал он. — Это и есть самое сложное. Но как только ты научишься принимать собственный нрав, он покажется тебе мирным, а не безумным. Может быть, тогда ты перестанешь совершать такие необдуманные поступки.

— Меня устраивает то, как я живу, — ответила я отцу, хоть это и было неправдой. На самом деле у меня не получалось измениться. — Мне не нужны советы.

— Я же знаю, что это не так. — Он отвернулся и посмотрел в окно. Стояла осень, а платаны на нашей улице все еще были темно-зелеными, почти нетронутыми — только природе такое было под силу. Казалось, они сверкали на солнце. — Ты заводишь все больше знакомых, потому что нуждаешься в одобрении. На это неприятно смотреть.

— Ну и не смотри тогда, — ответила я и ушла прежде, чем успела прокричать отцу все, что чувствовала. Я не сказала, что ненавижу его испытующий взгляд, но при этом так сильно люблю его самого, что внутри все сжимается. Не объяснила, что я потеряна и испугана. Не призналась, что стараюсь изо всех сил, хоть и заранее знаю, что этого недостаточно.

Глава 3

На следующий день и в течение всей оставшейся недели мы с мамой ездили в больницу навещать отца. Он больше не отводил взгляд, операция освободила его, убрав боль, а вместе с ней страх и тайну.

Теперь, когда ему стало лучше, мне тоже полегчало. Я знала, что, вернувшись к своим пациентам, отец выздоровеет и окрепнет. Он будет жить. И все же тихий внутренний голосок шептал, что битва за мой характер продолжится. Конечно, я не желала ему смерти, эта мысль была за гранью воображения. Но мне очень хотелось, чтобы между нами все стало гораздо проще.

Однако мама сочла крайне необходимым рассказать ему о Филдсе и доме в Коннектикуте. Даже с больничной койки он начал давить на меня, чтобы я вернулась домой, бросаясь такими словами, как «неуместный», «эгоистичный» и «детский». Он хотел, как в зеркале, отразить действительность, а не молотком сформировать новую реальность [2] . Но я чувствовала только удары.

2

Отсылка к выражению Бертольда Брехта: «Искусство — это не зеркало, отражающее реальность, а молот, ее формирующий». — Примеч. пер.

В конце концов я дала ему понять — и маме тоже — что, несмотря на их мнение, собираюсь вернуться на Восточное побережье, чтобы продолжить заниматься своими делами. Сказала, что вообще не понимаю, каким образом я причиняю кому-то боль. Тогда отец ухватился за края больничной конки и подтянулся, чтобы сесть выше и ровнее. Я заметила, каких усилий ему это стоило, и мне от этого стало не по себе.

— Марти, есть два типа женщин. И сейчас, по крайней мере пока, ты тот, второй, тип [3] .

3

Отсылка к речи Джеки Кеннеди: «Есть два типа женщин: одним нужна власть над миром, вторым — власть в постели». — Примеч. пер.

Не помню, что я тогда ответила, помню только, что не представляла, как смогу его простить. Уязвленной и униженной, с жужжащим роем мыслей в голове, я помчалась домой, чтобы собрать вещи и успеть на ближайший поезд до Восточного побережья.

Оказавшись в поезде, я направилась прямиком в вагон-ресторан, заполненный бизнесменами, именно такими, каких отец велел бы остерегаться. По его словам, достаточно одного моего присутствия, сброшенного пальто и заказанного мартини, чтобы было понятно, что я ищу нового поклонника.

Как только Сент-Луис остался позади, я заказала виски с содовой. Вскоре подошел мужчина в галстуке и рубашке от «Брукс Бразерс» и подсел ко мне.

— Могу я тебя угостить?

— Спасибо, у меня уже есть.

— Тогда позволь мне этот у тебя забрать. Ну или купить еще один, чтобы стало по стакану в каждой руке.

— Тогда могу облиться.

— Я достану для тебя полотенце. Куда ты направляешься? — Он улыбнулся.

— В Нью-Йорк.

— Городская, да?

— Пытаюсь ею быть. — Я не хотела что-то еще объяснять или рассказывать о себе, уж точно не ему.

У него было обветренное красноватое лицо, на котором застыло напряженное выражение, а вот рубашка выглядела отлично. Ботинки из кордовской кожи просто сияли. На пальце — толстое отполированное обручальное кольцо, хоть для меня это и не имело никакого значения. Мне не нужно было ничего от него, разве только отвлечься ненадолго.

Официант принес вторую порцию виски, которая, покачиваясь на узком столе, грозила пролиться, поэтому я быстро, следом за первой, выпила ее. Он рассказал, что женат. Я не запомнила, о чем еще мы говорили, помню только, что этот тип разводил гончих. Позже, где-то посреди Пенсильвании, он сравнил меня с одной из своих худеньких легкомысленных собачек, а затем попытался поцеловать.