Любовь и пепел

Не прошло и двадцати четырех часов, как пришла телеграмма от Эрнеста, словно он прочитал мои мысли или ощутил в воздухе мои метания, как ощущают надвигающийся шторм моряки. Фильм оценил весь Голливуд. Куда бы они ни приходили, знаменитости выворачивали карманы и выкладывали кучу денег. Они собрали двадцать тысяч долларов. Он писал:

«ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ НА ЛИНИИ ФРОНТА БУДЕТ 20 МАШИН „СКОРОЙ ПОМОЩИ“. ТОЛЬКО ЧТО ДОГОВОРИЛСЯ ВЕРНУТЬСЯ В ИСПАНИЮ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА 17 АВГУСТА НА КРЕЙСЕРЕ „ШАМПЛЕЙН“. И ТЫ ТОЖЕ ЕДЕШЬ НА ДРУГОМ КОРАБЛЕ. СКАЖИ „ДА“».

Глава 23

В конце августа я встретилась с Эрнестом в Париже в кафе «Де ля Пэ». Он нашел Мэттьюса и привел его с собой. Мы набросились друг на друга, говорили без умолку, рассматривали друг друга и смеялись как ненормальные. Они заказали на стол две дюжины устриц и столько красного вина, что хватило бы напоить быка. Мы просидели плечом к плечу так долго, что официанты и все остальные готовы уже были нас выпроводить.

На этот раз, чтобы добраться в Испанию, нам не пришлось ловить попутные машины или тащиться пешком по холодным грунтовым дорогам, потому что имелся нормальный цивилизованный транспорт. Добравшись до границы с Андоррой, мы сели на небольшой самолет, перевозивший грузы, и направились сначала в Валенсию, а затем к лоялистам на Арагонский фронт. Львиную долю Испании уже контролировал Франко. Бильбао пал, и Сан-Себастьян, и все Баскские земли на западе. Было несколько небольших побед и с нашей стороны, но слишком дорогой ценой: в недавних боях под Сарагосой лоялистам удалось освободить город Бельчите, точнее, то, что от него осталось.

Когда мы приехали, еще не улегся дым. Он окутал развалины города, придавая нереальный вид всему, что мы видели. А то, что мы видели, было ужасно. Лоялисты выиграли эту битву, но теперь мертвых нужно было доставать из-под обломков, в основном вручную. Мужчины должны были отнести тела в условленное место, выложить их в ряд и ждать, пока будут готовы траншеи, достаточно большие, чтобы вместить их всех. В одном месте тела с искаженными лицами, пыльными ногами и руками, торчащими под неестественным углом, были свалены в кучу высотой восемь футов. И запах… Я наделялась, что забуду его, когда буду описывать этот день. От всего этого я почувствовала себя больной, испуганной и маленькой. Но была рада, что я не одна.

На узких улочках в результате артобстрела дома словно отделились от своих каменных фундаментов и теперь кренились друг к другу. Мы шли под палящим солнцем позднего лета сквозь густой и оранжевый от пыли воздух. Вокруг нас летали клочки бумаги, и нам приходилось постоянно через что-то перешагивать: через сорванные ставни, сломанный велосипед. Стулья из кафе превратились в щепки. Посреди дороги я увидела тяжелую черную швейную машинку; лежащую на боку, казалось, что она выползла на улицу умирать.

Роберт Мерримэн каким-то образом выстоял. Дома он был профессором истории в Беркли, а в Испании стал начальником штаба Пятнадцатой бригады, взявшим на себя командование в последнем бою. Его не менее полдюжины раз задело осколками гранат: раны были на лице, шее и руках, но, похоже, он не замечал их. Мне же они казались страшными, похожими на сырое мясо. В госпитальной палатке Мерримэн рассказал нам, как он и его люди пришли из Квинто, как потом пришлось ползти на брюхе, чтобы окружить Бельчите. Они защищали его своими телами, силой воли и сумели продвинуться дальше, в сторону центра города.

— Дом за домом, — рассказывал он нам. Его одежда все еще была черной от сажи, дыма и пыли. — Отвоевывая дом за домом, пробивали себе дорогу вперед. Мы должны были взять собор, это все, о чем я тогда мог думать.

— Ты потерял много крови по дороге, — сказал Эрнест, глядя на него с нескрываемым уважением.

— Это ерунда. Вот мои парни — они показали, на что способны. Они были великолепны!

Мы и сами это видели. Они отчаянно сражались, а теперь должны были позаботиться о своих мертвых товарищах, что они и делали с почти священным трепетом. Ниже по склону, вдоль узкого мелкого ручья стояли несколько солдат. Они разделись до пояса и пытались смыть кровь и грязь с лиц и рук. Это были американцы. Я узнавала в их речи акцент Огайо, Нью-Джерси и Калифорнии. Пока Эрнест и Мерримэн разговаривали, проникаясь все большим взаимным уважением и погружаясь в воспоминания о прошлых битвах, я спустилась к реке и подошла к молодому человеку, стоящему немного в стороне от своих товарищей.

Нам потребовалось совсем немного времени, чтобы узнать, что мы из одного района Сент-Луиса и что его мать была пациенткой моего отца. Я спросила у него, по чему он больше всего скучает вдали от дома, и он ответил без колебаний:

— Крив Коер. Перед самым отплытием мы с моей девушкой устроили там пикник, прямо у озера, где просидели весь день.

— Это одно из моих самых любимых мест. Ты знаешь водопад? Под плакучей ивой.

— Да! — На его лице отразилось сто эмоций сразу. — Это было наше место.

Я живо представила: самый ясный день года, солнце как растопленное масло, мама рядом со мной в высокой траве, мириады насекомых в воздухе — и не смогла сдержать улыбку.

— Ты вернешься.

— Конечно вернусь.

— Ты приедешь, — настаивала я, — и проведешь чудесный весенний день на пикнике, с лимонадом и корзинкой, полной сэндвичей с яичным салатом. Может быть, соберешь букетик ландышей. Вот что я бы сделала.

— Я должен был сделать ей предложение, — сказал он, и его взгляд затуманился.

— Все в твоих руках. Придешь к ней с ландышами. Она скажет «да».

Его губы задрожали:

— Прекрасная картинка.

— Это не просто картинка, — вещала я, надеясь всей душой, что я права и что он доберется домой целым и невредимым и будет счастлив. — Так все и будет.

Спустя некоторое время я вернулась в госпитальную палатку и ощутила странную смесь счастья и печали. Мне вспомнилось, как однажды отец сказал, поднимая человеческий череп, который стоял на одной из книжных полок в его медицинском кабинете:

— Именно эта кость отдаляет нас друг от друга. Мы никогда не сможем по-настоящему узнать другого человека, никогда не сможем дотянуться до него, как бы ни пытались.

Должно быть, я еще тогда усомнилась в его словах, но только сейчас я узнала то, чего не знал он: как тесно мы друг с другом связаны, как важна жизнь и как, прикоснувшись друг к другу хоть раз, мы уже не можем оставаться прежними.

— Куда ты ходила? — спросил Эрнест, когда я подошла.

— В Сент-Луис.

Он подумал, что это шутка.

— Пешком?

— Он ближе, чем ты думаешь.

Глава 24

В Мадриде мы заселились в те же самые номера в отеле «Флорида» и погрузились в привычную рутину, как будто и не уезжали. Без всяких объяснений мы с Эрнестом снова стали любовниками. Он никогда не говорил про Паулину, я тоже. Письма от нее и трех их сыновей валялись на столе, и он не пытался их прятать. Они напоминали мне о границе, которую он установил в телеграмме, о которой мы тоже никогда не говорили: