Любовь и прочие "радости"

— Да так. Поболтать. Ему, кстати, понравилась Ольга, — хитро подмигнула отцу девушка и со значением пошевелила бровями.

Гдальский закатил глаза. Положа руку на сердце, вместе с желанием трахнуть соседку в нем воскресли всякие комплексы, которые раньше его никоим образом не волновали. Например, и дураку понятно, что женщина она достаточно состоятельная. А он… Он — это он. Неудачник и дурачок, которого вот так запросто облапошили. И кто? Человек, которому он доверял. Женщина, которую он любил…

— Вы на эту тему уж слишком не фантазируйте.

— Насчет вас с матерью Ника?

— Ага.

— Да ты не волнуйся. Ты ей тоже понравился.

— Это откуда такие выводы?

— Не скажу! Из принципа женской солидарности!

— А принцип «любовь к отцу» разве не важней всех других принципов? — стоял на своем Гдальский, искренне заинтересовавшись словами дочери. Да и вообще… что это за прикол такой? Сказал «а» — говори «б». А не вот это все!

— Хм, — Катя сунула палец в рот, — ну, ладно! В конце концов, я ведь из добрых побуждений действую… В общем, она очень долго собиралась!

— Куда?

— Да к нам же!

— И что?

— Ну, па! Не тупи! Если женщина собирается на свидание к мужчине несколько часов кряду — значит он ей определенно нравится. Иначе, зачем ей прилагать столько усилий?

— Логично, — согласился Тихон и снял с вешалки куртку.

— И это все, что ты можешь сказать? — возмутилась Катя.

— А что еще ты хочешь услышать? — Гдальский сунул руки в рукава и склонился к тумбочке с обувью.

— Пфф! Что хочу?! Ладно! Как тебе она?

— Кто? Ольга?

— Нет, Прасковья Федоровна из четыреста шестой!

Тихон хохотнул, вспомнив подслеповатую бабульку, чья квартира располагалась за стенкой.

— Она ничего. Симпатичная.

— Ну, вот! Видишь? Почему бы тебе не пригласить ее на свидание?

— Я подумаю, — ухмыльнулся Тихон и захлопнул за собой дверь. Знала бы Катька, с чего у них все началось… Интересно, что бы тогда сказала?

Отцовская пятиэтажка располагалась сразу за их высотками. Тихон прошел каких-то пятьсот метров и оказался в старом дворе, где прошло его детство. Чудо, что эти дома еще не пустили под снос. Отец ни за что бы не пережил этот удар. Гдальский поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Затявкала отцовская такса. Сергей Осипович открыл практически сразу. Как будто ждал его прихода в коридоре.

— Увидел тебя в окно! Фу, Сара! Это наш Тиша… Свои.

Собака тут же заткнулась и села на пол, что есть силы тарахтя по нему хвостом. Из открытой пасти вывалился длинный язык. Тихон почесал пса за ухом.

— Завтракал?

— Угу. Катька оладий напекла. А ты сам?

— Да вот. Только собираюсь. Проходи…

Тихон прошел в кухню, в которой ничего не поменялось со дня смерти матери. Она оставалась все такой же — добротная деревянная мебель, старенькая, но в отличном состоянии техника. Кружевные гардины на окнах, большой обеденный стол, накрытый расшитой скатертью, и цветы в кадках. Коллекция керамической посуды в буфете и мамина любимая ваза… Только все равно что-то было не так.

Шаркая ногами, отец подошел к плите. Соскрёб подгоревший омлет в тарелку, вытащил из шкафчика бутылку и две рюмки.

Тихон напрягся:

— Пап… Утром?

— Не хочешь утром — приходил бы вечером, — философски пожал плечами Сергей Осипович. Тихон хмыкнул. Отец был тем еще юмористом, а ведь уже и не вспомнить, когда он шутил в последний раз.

* * *

— Вот зачем ты себя губишь?

— А ты?

— Я не пью с утра, папа.

— Ты себя другим изводишь.

— Я? — челюсть Тихона отвалилась.

— Я ведь так и сказал, нет? — Сергей Осипович плеснул коньяка в рюмки и вернул бутылку на место, что, наверное, означало, что пить он больше не собирается. Тихон чуть перевел дух.

— Да. Но я тебя, один черт, не понял.

— Сколько еще ты собираешься прозябать в своем ТСЖ?

— А что? Разве не ты меня учил, что у нас любой труд в почете?

— С твоей светлой головой? Брось, Тиша… Не стоит эта баба того.

— О как… А мне казалось, что вы Ирку любили.

— Мы любили тебя и с уважением принимали твой выбор.

Все интересней и интересней! Двадцать лет принимали… Тихон все же выпил свой коньяк и даже пожалел, что отец спрятал бутылку. В такие моменты он как никогда понимал, что заставляет людей выпивавать. Да, уж…

— Пап, я в норме. Абсолютно. И меня все устраивает.

— В жизни не поверю.

— А вот представь! Ну, были у меня эти деньги. И что? По итогу — сделали ли они меня счастливым? Нет. Может быть, даже хуже сделали… Испортили все. Ирку испортили…

— Большей глупости я от тебя не слышал! Знаешь, как говорят на востоке? Задача петуха — вовремя прокукарекать, а рассвет или нет — это уже зависит от солнца.

— Ты как всегда мудр, папа.

— А ты избегаешь вопроса! — отец стукнул по столу ладонью, хорошо хоть не тапкой, как Хрущев на заседании ООН.

— Я ответил. Только ты меня не услышал. Меня все устраивает.

— Неужели позволишь этой гадине испортить себе жизнь?

— Пап… Ну, она-то здесь причем?

— Она тебя растоптала! Я понимаю. Тяжело. И заметь, я два года тебя не трогал. Но все слишком затянулось, Тиша. Хватит. Выходи из тени! Дыши полной грудью, живи… Ты же и не живешь даже. Что ты видишь, кроме своего одиночества? Тебе сколько? Сорок два? Пора бы уже подумать о перспективе.

— Да нет у меня перспектив!

— А вот и неправда! Я с Валерой Жуковым намедни имел беседу. Юрка-то его тебя зовет? Зовет! А ты как барышня ломаешься. Чего, спрашивается?

— Я не ломаюсь.

— Ага… Тебе просто это не нужно. Понял, не дурак. Ну, ты хоть о гордости своей подумай. Куда она делась, я не пойму? Женщина с тобой опять же…

— А что женщина?

— Непростая. Красивая. Сильная. Не боишься, что ей может очень быстро надоесть компания твоих тараканов?

Тихон резко встал. Отбросил салфетку:

— Извини, папа. Что-то не клеится у нас разговор. Я, пожалуй, пойду.

Отец молчал. Гдальский пулей вылетел из квартиры. Какое ему дело, что подумает Ольга? Он её знает без году неделя. И вообще… разве не она сказала, что ни на что серьезное не претендует? А может, это как раз потому, что он ей не пара? Может быть, в ее глазах он только и годится, что на бессмысленный трах? Тихон запнулся. А с какого перепугу его, собственно, это волнует? У нее свой интерес — у него свой. Не так ли? Но что-то все равно не отпускало. Дребезжало в душе, действуя этим дребезжанием на нервы.